– Здрaсьте-здрaсьте, проxодите нa кухню. Я сейчaс. Только ногти досушу...
– Ногти? Какие ногти? – опешила психолог.
Она рaботает в хосписе. В детском хосписе. Она рaботает со взрослыми, у которых умирают дети. Это не рaбота, а наказание. Постоянный контакт со смертельным отчаянием.
Ее клиенты не красят ногти. Не одевают яркое. Не смеются. Не улыбaются. Не прaзднуют праздники. Не ходят в кино.
Они носят черные платки. Смотрят в одну точку. Отвечают невпопад. Подолгу не открывают дверь.
Они живут в ожидании черного дня и делaют черным каждый день ожидания.
Психолог нужен для того, чтобы прогнaть из головы таких родителей мысли о смерти. О своей смерти. Потому что когда уйдет ребенок, зачем жить?
Психолог должен объяснить зачем. Помочь придумать новое "зачем". И поселить это новое "зачем" в голову мам и пап, давно и привычно живущих на грани отчаяния.
– Какие ногти? – переспросила психолог. – Вы мама Анечки? Вы Снежанна?
– Я мама, мама. Вот эти ногти, – засмеялась Снеж. Показала красивый маникюр с блестящими, как леденцы пальчиками.
Снеж 30 лет. 2 года назад ее четырехлетней дочке поставили диагноз. Онкология. 4 стадия.
Диагноз, определивший конечность жизненного отрезка её дочери. Два года. Два раза по 365 дней. "Плюс-минус 720 дней", – посчитала Снеж и упала в колодец отчаяния.
В колодце не было дна. Когда Снеж смотрела на дочку, она все время летела вниз, испытывая нечеловеческие перегрузки. Ей даже снилось это падение. Во сне она отчаянно цеплялась за стенки колодца, сдирая пальцы в кровь, ломая ногти, пыталась замедлиться, остановиться. Просыпалась от боли. Болели пальцы. И ногти болели. Желтели. Грибок, наверное. Снеж прятала желтизну под нарядный маникюр.
Конечно, они боролись.
Снеж отчаянно карабкалась. Хваталась за любую возможность. Традиционная медицина. Нетрадиционная. В один день после утреннего облучения она могла повезти дочь к деревенскому знахарю. А вдруг? Лучевая терапия и отвары целебных трав.
Лучшие диагносты и онкологи.
«А вдруг» закончилось, когда метастазы попали в костный мозг дочки. Снеж поняла: вот теперь – всё. Финальный отрезок пути. Сколько бы там не было дней, они уже без «а вдруг».
Снеж осознала: она больше не сможет ничего изменить. Выбора: жить или умереть – больше нет. Ей, Снежане, придется это принять. Она мгновенно замерзла.
Подождите, но выбор же есть всегда! Даже у осужденного на смерть человека, которого ведут на расстрел, есть выбор. Выбор – с каким настроем туда идти. С остервенением, с обидой, с прощением, с надеждой…
Снеж поняла, что в этом выборе – ее спасение. И согрелась.
Она выбирает жить «как ни в чем не бывало». Она не станет культивировать болезнь и подчинять ей всю жизнь дочери. И свою жизнь тоже. Она не положит на алтарь грядущей смерти больше ни дня из отведенных Господом на жизнь.
Надо ЖИТЬ. А не ЖДАТЬ.
Да, больничная палата и ежедневные инъекции яда в исколотые вены ребенка возможно продлят ее жизнь на несколько дней. Жизнь ли это для пятилетней девочки? Нет. Это мучение.
Анюта все время плакала в больнице и просилась домой. Дома – куклы. Мультики. Смешные журналы. Фрукты. Дома – детство. А в больнице – борьба. Но исход борьбы уже определен, зачем тогда?
Снеж забрала дочку домой. И стала жить-поживать.
– Это она не в себе, – хмуро смотрели на Снежанну другие матери, чьи дети оставались в больничных палатах. – Это она сдалась.
А Снеж в этот момент делала свой осознанный выбор. Она перестала падать в колодец. Остановилась. Подняла голову. И увидела небо. И лучи солнца, дотянувшиеся до нее в колодце.
Снеж крепко сжимала Анюткину ладонь, когда они уходили из больницы.
– Пойдем домой, моя хорошая…
– Мы сюда больше не вернемся? – с надеждой спрашивала девочка.
– Нет, больше не вернемся, – твердо сказала Снеж.
Анюта стала пациенткой хосписа. Ну, то есть жила дома, а там стояла на учёте.
Хоспис – это не про смерть. Хоспис – это про жизнь. Про то, что смерть – это часть жизни. Что умереть – не страшно. Страшно умереть при жизни.
Снеж ценила сотрудников этого заведения. Они всегда были рядом. На расстоянии телефонного звонка. Он всегда готовы были помочь. И они не задавали глупых вопросов. Это важно.
А другие – задавали.
– Как ты? – спрашивали окружающие.
В вопрос зашит глубокий ужас от осознания бескрайности чужой беды и глубокая радость от осознания, что эта беда – не со мной.
– Я – отлично, – честно признавалась Снеж. – Сегодня на карусели поедем. Анютка хочет. Мороженого поедим. По парку пошатаемся.
Люди отводят глаза. Этот текст принадлежит маме здорового ребенка. Его не должна говорить мама смертельно больной девочки.
Люди, ни дня не прожившие в колодце, любят давать экспертные советы о том, как грамотно страдать. У них есть Хрестоматия отчаяния, мокрая от слез.
А у Снеж нет такой хрестоматии. У нее – альбом с белыми листами. Каждый лист – это новый день. Сегодня мы проживем его на полную катушку. С мороженым и каруселями. Раскрасим яркими цветами и детским смехом. А потом настанет ночь, Анютка заснет, а Снеж будет слушать ее дыхание. Дыхание спящей дочери - лучшая симфония любви на свете. Спасибо, Господи, за ещё один яркий день. Завтра нас ждет новый чистый лист. В какие бы цвета его раскрасить?
Где-то на отрезке Анюткиной болезни от Снеж ушел муж. Страшнее, конечно, что при этом от Анютки ушел папа.
Уходя, муж говорил Снеж что-то обидное. Что толстая. И старая. И что-то ещё. Избивал словами. Снеж не слушала. Она понимала. Он просто сдается. Он уходит от страха. Он не хочет каждый день видеть угасание дочери. Это портит качество его жизни. Ему приходится виновато улыбаться. Потому что общество осуждает улыбки в такой ситуации.
Впереди ещё год. Муж не хотел выкидывать год своей жизни в трубу страданий. Ведь этот год можно прожить весело, ездить на море, смеяться заливисто, целоваться исступленно. А альтернатива – слезы, уколы, врачи, диагнозы. Муж выбрал первое. Вышел за скобки семьи. И оттуда, из-за кулис, дает ценные советы Снеж.
– Такой активный образ жизни добивает ребенка, – авторитетно заявляет бывший муж, рассматривая в соцсетях фотографии. На них – счастливая мама с хохочущей дочкой. Подписчики не подозревают, что дочка больна. – Ты ей жизнь сокращаешь.
Снеж молчит. А что говорить? Теоретически он прав. Если бы Анютка лежала сейчас, утыканная иголками, через которые в нее закачивали бы химические препараты на основе яда, она бы, вероятно, прожила дольше. Но... Разве это жизнь для пятилетнего ребенка?
Снеж давно не рефлексирует по этому поводу. Просто живет.
Недавно свозила дочку в Парк развлечений. Вот это приключение! Анютка была счастлива. Желтоватые щечки покрывались румянцем. Она целый день проходила в платье Эльзы, она была настоящей, взаправдашней принцессой. Снеж радовалась вместе с дочкой, заряжалась ее восторгом.
Жить, когда у тебя все хорошо - это одна история. А жить, когда у тебя все плохо – совсем другая.
Когда у тебя все хорошо, то можно думать о пельменях и новых обоях в гостиную. А когда все плохо, то все мысли перекрыты шлагбаумом осознания, что метастазы уже перешли в костный мозг ребенка.
Снеж прошла этап отрицания. И гнева. И истерик. Она уже там, на другом берегу. Она - в принятии.
Поэтому она живет, как будто все хорошо. Она сломала шлагбаум и прибралась в голове. Она думает о пельменях и обоях в гостиную. Можно взять бежевые такие, с кофейным оттенком. Будет красиво.
– Снежанна, вы думаете о том, как будете жить...потом? – осторожно спрашивает психолог. Она готова к ответу про суицидальные мысли. И знает, что говорить в ответ.
– Потом? Ну, плана у меня нет, но я знаю, что я сделаю сразу после...
– Что?
– Я уеду на море. Буду много плавать. И загорать. И заплывать за буйки.
– На море? Интересно, – психолог рассматривает Снеж с любопытством. Думает о силе этой измученной испытаниями, но несломленной женщины.
Снеж по-своему понимает этот пристальный взгляд. Она трактует его как осуждение. Она к нему привыкла.
– Вы думаете, это стыдно? Все так думают. Мама. Бывший муж. Соседи. Подруги.
– Я так не думаю, Снежанна, честно. Даже наоборот.
– Я смою в море все эти осуждающие взгляды. Все приговоры. Мне тут сказали, что я... как это... "пафосно страдаю"…
Снеж усмехнулась.
– Снежанна, вы боитесь чего-нибудь? – спрашивает психолог.
– Я? – Снеж задумалась. – Наверно, уже нет. Я боюсь Анюткиной боли. Но есть морфий. А так ничего...
– Анечке хуже.
– Да, я вижу. Не слепая. Но так уже было. Думаю, прорвемся.
– А если нет?
– А если нет, то я не хочу вскрытия. Не хочу, чтобы трогали ее. И платье Эльзы уже готово. Она в нем была счастлива здесь. И будет там.
Психолог собирается уходить. Она здесь не нужна. Она не скажет этой маме ничего нового. Скорее, наоборот. Эта женщина – сама мудрость и принятие. А может это защитная реакция, блокирующая чувства. А может, жажда жизни. Какая разница? Море... Она хочет на море.
От нее не пахнет отчаянием. Пахнет лаком для ногтей. И немножко шоколадом. Они с дочкой ели шоколад.
Из комнаты в руки Снеж выстреливает Анютка.
– Мама, пойдем раскрашивать новыми фломастерами разукрашку!!! – верещит девочка.
– Я иду, Анют. У нас гости, видишь? Поздоровайся. А то не вежливо…
– Здрасьте, – здоровается девочка и убегает в комнату. Если бы не желтоватый цвет лица и не вздувшиеся лимфоузлы - обычный ребенок, заряженный детством.
Снеж выходит на лестничную клетку проводить психолога. А на самом деле – закурить. Очень хочется.
– Вы – удивительная, Снежанна, – говорит психолог на прощание. – Вы большая редкость. Вам не нужен психолог. Вы сама себе психолог. Я даже советовать Вам ничего не буду. Пожелаю сил и стойкости.
– Угу, спасибо, приятно, – Снеж приветливо улыбается и жадно затягивается сигаретой. – Сил и вам тоже. У вас работка - не позавидуешь.
Двери лифта закрываются и не дают психологу ответить любезностью.
Снеж докуривает сигарету и еще минуту рассматривает весеннее небо через грязное окно. Небо голубое, яркое, залитое солнечным светом.
Такое же будет на море. Потом. Снеж будет греться в его лучах. Быстро загорит в черное. Будет вечерами мазать сметаной красные плечи.
А когда придет пора – она вернется сюда.
Вернется, обновленная.
И пойдет работать в хоспис. Психологом. Будет вот также ходить к тем, кто разучился улыбаться, и учить. Учить жить вопреки диагнозам. Учить ломать шлагбаумы. Учить думать о море. Учить видеть солнце в колодце.
Она будет показывать людям свои фотографии. На фотографиях – счастье двух людей. И нет болезни. Это они с Анютой в парке. Это – катаются на лошадках. Это – на каруселях. Это - на горке. Это они лопают фрукты. А вот тут – шоколад...
Можно жить. Можно. И нужно. Просто купите пельмени. Просто поклейте обои...
Р.S. А вот теперь все, кто прочел этот текст, подумайте: у вас и правда еще есть проблемы?
Меня везли на кресле по коридорам областной больницы. - Куда? – спросила одна медсестра другую. – Может, не в отдельную, может, в общую?
Я заволновалась.
- Почему же в общую, если есть возможность в отдельную? Сестры посмотрели на меня с таким искренним сочувствием, что я несказанно удивилась. Это уже потом я узнала, что в отдельную палату переводили умирающих, чтобы их не видели остальные.
- Врач сказала, в отдельную, — повторила медсестра.
Но тогда я не знала, что это означает, и успокоилась. А когда очутилась на кровати, ощутила полное умиротворение уже только от того, что никуда не надо идти, что я уже никому ничего не должна, и вся ответственность моя сошла на нет.
Я ощутила странную отстранённость от окружающего мира, и мне было абсолютно всё равно, что в нём происходит. Меня ничто и никто не интересовал. Я обрела право на отдых. И это было хорошо. Я осталась наедине с собой, со своей душой, со своей жизнью. Только Я и Я.
Ушли проблемы, ушла суета, ушли важные вопросы. Вся эта беготня за сиюминутным казалась настолько мелкой по сравнению с Вечностью, с Жизнью и Смертью, с тем неизведанным, что ждёт там, по ту сторону…
И тогда забурлила вокруг настоящая Жизнь! Оказывается, это так здорово: пение птиц по утрам, солнечный луч, ползущий по стене над кроватью, золотистые листья дерева, машущего мне в окно, глубинно-синее осеннее небо, шумы просыпающегося города – сигналы машин, цоканье спешащих каблучков по асфальту, шуршание падающих листьев… Господи, как замечательна Жизнь! А я только сейчас это поняла…
- Ну и пусть только сейчас, — сказала я себе, – но ведь поняла же. И у тебя есть ещё пара дней, чтобы насладиться ею, и полюбить её всем сердцем!
Охватившее меня ощущение свободы и счастья требовало выхода, и я обратилась к Богу, ведь Он сейчас был ко мне ближе всех. - Господи! – радовалась я. – Спасибо Тебе за то, что Ты дал мне возможность понять, как прекрасна Жизнь, и полюбить её. Пусть перед смертью, но я узнала, как замечательно жить!
Меня заполняло состояние спокойного счастья, умиротворения, свободы и звенящей высоты одновременно. Мир звенел и переливался золотым светом Божественной Любви. Я ощущала эти мощные волны её энергии. Казалось, Любовь стала плотной и, в то же время, мягкой и прозрачной, как океанская волна.
Она заполнила всё пространство вокруг, и даже воздух стал тяжелым и не сразу проходил в легкие, а втекал медленной пульсирующей струей. Мне казалось, что всё, что я видела, заполнялось этим золотым светом и энергией. Я Любила. И это было подобно слиянию мощи органной музыки Баха и летящей ввысь мелодии скрипки.
Отдельная палата и диагноз «острый лейкоз 4-й степени», а также признанное врачом необратимое состояние организма имели свои преимущества. К умирающим пускали всех и в любое время. Родным предложили вызывать близких на похороны, и ко мне потянулась прощаться вереница скорбящих родственников. Я понимала их трудности: ну о чём говорить с умирающим человеком, который, тем более, об этом знает. Мне было смешно смотреть на их растерянные лица.
Я радовалась: когда бы я ещё увидела их всех? А больше всего на свете мне хотелось поделиться с ними любовью к Жизни – ну разве можно не быть счастливым просто оттого, что живёшь? Я веселила родных и друзей как могла: рассказывала анекдоты, истории из жизни. Все, слава Богу, хохотали, и прощание проходило в атмосфере радости и довольства. Где-то на третий день мне надоело лежать, я начала гулять по палате, сидеть у окна. За сим занятием и застала меня врач, закатив истерику, что мне нельзя вставать.
Я искренне удивилась: - Это что-то изменит? - Ну… Нет, — теперь растерялась врач. – Но вы не можете ходить. - Почему? - У вас анализы трупа. Вы и жить не можете, а вставать начали. Прошёл отведенный мне максимум – четыре дня. Я не умирала, а с аппетитом лопала колбасу и бананы. Мне было хорошо. А врачу было плохо: она ничего не понимала. Анализы не менялись, кровь капала едва розоватого цвета, а я начала выходить в холл смотреть телевизор.
Врача было жалко. А Любовь требовала радости окружающих. - Доктор, а какими вы хотели бы видеть мои анализы? - Ну, хотя бы такими. Она быстро написала мне на листочке какие-то буквы и цифры, то – что должно быть. Я ничего не поняла, но внимательно прочитала. Врач посмотрела сочувственно на меня, что-то пробормотала и ушла. А в 9 утра она ворвалась ко мне в палату с криком: - Как вы это де... - Анализы! Они такие, как я вам написала. - Откуда я знаю? А что, хорошие? Да и какая, на фиг, разница?
Лафа закончилась. Меня перевели в общую палату (это там, где уже не умирают). Родственники уже попрощались и ходить перестали.
В палате находились ещё пять женщин. Они лежали, уткнувшись в стену, и мрачно, молча, и активно умирали. Я выдержала три часа. Моя Любовь начала задыхаться. Надо было срочно что-то делать.
Выкатив из-под кровати арбуз, я затащила его на стол, нарезала, и громко сообщила: - Арбуз снимает тошноту после химиотерапии. По палате поплыл запах свежего смеха. К столу неуверенно подтянулись остальные. - И правда, снимает? - Угу, — со знанием дела подтвердила я, подумав: «А хрен его знает…» Арбуз сочно захрустел. - И правда, прошло! — сказала та, что лежала у окна и ходила на костылях. - И у меня. И у меня, — радостно подтвердили остальные. - Вот, — удовлетворённо закивала я в ответ. – А вот случай у меня один раз был… А анекдот про это знаешь?
В два часа ночи в палату заглянула медсестра и возмутилась: - Вы когда ржать перестанете? Вы же всему этажу спать мешаете! Через три дня врач нерешительно попросила меня: - А вы не могли бы перейти в другую палату? - Зачем? - В этой палате у всех улучшилось состояние. А в соседней много тяжёлых. - Нет! – закричали мои соседки. – Не отпустим.
Не отпустили. Только в нашу палату потянулись соседи – просто посидеть, поболтать. Посмеяться. И я понимала, почему. Просто в нашей палате жила Любовь. Она окутывала каждого золотистой волной, и всем становилось уютно и спокойно.
Особенно мне нравилась девочка-башкирка лет шестнадцати в белом платочке, завязанном на затылке узелком. Торчащие в разные стороны концы платочка делали её похожей на зайчонка. У неё был рак лимфоузлов, и мне казалось, что она не умеет улыбаться.
А через неделю я увидела, какая у неё обаятельная и застенчивая улыбка. А когда она сказала, что лекарство начало действовать и она выздоравливает, мы устроили праздник, накрыв шикарный стол, который увенчивали бутылки с кумысом, от которого мы быстро забалдели, а потом перешли к танцам.
Пришедший на шум дежурный врач сначала ошалело смотрел на нас, а потом сказал: - Я 30 лет здесь работаю, но такое вижу в первый раз. Развернулся и ушёл.
Мы долго смеялись, вспоминая выражение его лица. Было хорошо.
Я читала книжки, писала стихи, смотрела в окно, общалась с соседками, гуляла по коридору и так любила всё, что видела: и книги, и компот, и соседку, и машину во дворе за окном, и старое дерево.
Мне кололи витамины. Просто надо же было хоть что-то колоть. Врач со мной почти не разговаривала, только странно косилась, проходя мимо, и через три недели тихо сказала: - Гемоглобин у вас на 20 единиц больше нормы здорового человека. Не надо его больше повышать.
Казалось, она за что-то сердится на меня. По идее, получалось, что она дура, и ошиблась с диагнозом, но этого быть никак не могло, и это она тоже знала.
А однажды она мне пожаловалась: - Я не могу вам подтвердить диагноз. Ведь вы выздоравливаете, хотя вас никто не лечит. А этого не может быть! - А какой у меня теперь диагноз? - А я ещё не придумала, — тихо ответила она и ушла. Когда меня выписывали, врач призналась: - Так жалко, что вы уходите, у нас ещё много тяжёлых.
Из нашей палаты выписались все. А по отделению смертность в этом месяце сократилась на 30%. Жизнь продолжалась. Только взгляд на неё становился другим. Казалось, что я начала смотреть на мир сверху, и потому изменился масштаб обзора происходящего.
А смысл жизни оказался таким простым и доступным. Надо просто научиться любить – и тогда твои возможности станут безграничными, и желания сбудутся, если ты, конечно, будешь эти желания формировать с любовью, и никого не будешь обманывать, не будешь завидовать, обижаться и желать кому-то зла. Так всё просто, и так всё сложно!
Ведь это правда, что Бог есть Любовь. Надо только успеть это вспомнить…
Автор: Людмила Федоровна Ламонова "Успеть вспомнить"
Мой сын Ронан смотрит на меня и приподнимает бровь. У него светлый сосредоточенный взгляд. Ронан по-ирландски значит «тюлененок», ему очень подходит это имя.
Здесь я хочу остановиться перед страшным скачком повествования. Моему сыну от роду восемнадцать месяцев, и он, вероятно, не доживет до своего третьего дня рождения.
У Ронана врожденное редкое генетическое нарушение, болезнь Тея-Сакса. Его состояние неуклонно переходит к растительному образу жизни. Его постепенно охватит паралич, у него начнутся припадки, перед смертью он утратит все свои чувства. Эту болезнь невозможно излечить.
Как чувствует себя родитель без будущего, знающий, что потеряет свое дитя, что оно будет мало-помалу мучительно угасать?
Отчаяние?
Безусловно.
Но не без мудрости, не без глубокого понимания превратности человеческой жизни, не без тяжко доставшихся уроков, сплава горя, беспомощности и глубоко пережитой любви. Эти уроки состоят в том, чтобы быть не просто матерью или отцом, но человеком.
Наставления родителям по самой своей природе обращены в будущее. Я знаю. Я прочитала все журналы для родителей. Во время беременности я впитывала в себя всякий совет родителям, какой только могла обнаружить. Мы с мужем обдумывали множество вопросов, которые в этой связи возникали: ускорит ли грудное вскармливание развитие его мозга? Занятия музыкой улучшат ли его познавательные навыки? Поможет ли правильная дошкольная подготовка попасть в хороший колледж?
Я составляла списки.
Планировала, воображала и надеялась.
Будущее, будущее, будущее…
Не думали мы ни разу о том, как нам быть родителями ребенка, для которого будущего нет. Предродовой тест на болезнь Тея-Сакса, пройденный мной, показал положительный результат. Наш консультант по генетическим вопросам не считал нужным, чтобы я проходила этот тест: ведь я не еврейка, а повышенный риск к болезни Тея-Сакса, согласно исследованиям, есть у евреев-ашкенази. Но я нервничала по этому поводу и провела обследование дважды. Оба раза результаты были положительными.
Наши родительские планы, наши списки, советы, воспринятые мной до рождения Ронана, теперь были ни к чему. Что бы мы для него ни делали – отдавали бы предпочтение экологически чистой или фабричной пище; одевали бы одноразовые или многоразовые подгузники; практиковали бы тесное, неотрывное общение с ним при его воспитании, приучали бы его к правильному режиму сна – он умрет. Все намерения, прежде столь первостепенно важные, утратили смысл.
Все родители желают своим детям процветания, обретения себя. Мы записываем их в музыкальный класс, ходим с ними в бассейн на занятия по программе «Мама и я» в надежде, что они проявят заложенный в них сказочный талант, который позволит им – а стало быть, и нам, гордящимся родителям – зажить отдельно. Традиционный способ воспитания, разумеется, предполагает, что в будущем ребенок переживет родителей, и, в идеале, достигнет успеха, а то и замечательных высот.
Лишь в последнее время стали появляться карманные наставления родителям, вроде «Боевой гимн мамы-тигрицы» Эми Чуа, которые настраивают их на то, чтобы они сопровождали своих детей на этом пути. Воодушевляющая идея этой книги в том, что благотворный и осторожный вклад в жизнь ваших детей воздастся сторицей – в том, что жизнь сложится счастливо и будет обеспечено изобильное будущее.
Но мне пришлось отказаться от будущего – от всяких мечтаний о том, как Ронан наберет высший балл на выпускном экзамене или как он поспешит пересечь сценический помост с дипломом Гарварда в руке. Мы не ждем, что Ронан даст нам повод для гордости. Мы не чаем пожать урожай того, что мы в нем посеем. Мы не станем заполнять графы реестра, отражающего вехи его развития. Больше мы не будем листать журналы для родителей в педиатрической клинике.
Ронан одарил нас ужасной свободой от ожиданий. Это волшебное мироздание, где нет целей, призов для завоевания, результатов, которые нужно отслеживать, обсуждать, сравнивать.
Но повседневность наша почти всегда овеяна миром, даже блаженством. Вот мой день с сыном: я его обнимаю, кормлю, укладываю подремать. Он может смотреть телевизор, если захочет; каждый раз, если пожелает, он получает за обедом пудинг и чизкейк.
Мы очень терпимая семья. Ради нашего сынишки мы делаем все, что можем, кормим его свежими продуктами, чистим ему зубы, следим, чтобы он был чистым и тепло одетым, чтобы он хорошо отдыхал и … был здоров? Да нет. Единственное, что здесь нужно, – любить, и мы ему говорим, что любим его, не задумываясь, что он не разберет слов. Мы поощряем все, что он делает, хотя, в отличие от нас, у него нет чувства «эго» и связанных с ним амбиций.
Ронан не преуспеет, не стяжает успех – в том смысле, в каком это понимаем мы по установкам культуры; он никогда не выйдет на прогулку и не скажет «Мама». И я не буду матерью-тигрицей. Матери и отцы безнадежно больных детей совершенно другие. Наши цели ужасающе просты: помогать нашим детям жить с минимумом неудобств и с максимумом достоинства.
Мы не отправим наших детей в светлое и многообещающее будущее, но увидим их детские могилы.
Мы будем готовиться к тому, что потеряем их, а затем, что немыслимо, будем жить после этой душераздирающей утраты. Это требует невиданного ожесточения, нового склада души, нам придется стать новыми зверями.
Мы родители-драконы: яростные и преданные, любящие до самой кромешности.
Наш опыт научил нас, как воспитывать детей в расчете на «здесь и сейчас», ради воспитания самого по себе, действовать ради человеческой сути того, что делаешь. Пусть даже это не согласуется с обычной мудростью и наставлением.
НИКТО не просит наставлений у родителей-драконов; слишком мы жуткие. Наше горе первобытно, непомерно, оно наводит оторопь. Вещи несомненные, с которыми имеет дело большая часть родителей, для нас обессмыслились, и, сказать честно, просто несуразны. Разговоры о том, какой из медикаментов против припадков наиболее действенен или как кормить детей, которым трудно глотать, – для нас все равно, что раздувать большое пламя за обеденным столом или на игровой площадке. Мы предлагаем неудобную правду и предвещаем бедствие.
И вот что налицо: от родителей в этой стране ожидают сверхчеловеческих качеств, чтобы поднять на ноги ребенка, который затмит своих сверстников. Но они не видят того, что видим мы. Правда в том, что никто не вечен.
Через огненный туннель я прошла бы, если бы это спасло моего сына. Я попытала бы счастья в открытом поединке с пращой и камнем, подобно Давиду с Голиафом – если бы это могло что-то изменить. Но так не будет.
Я могу выкричать все, что наболело, о злосчастности нелепого недуга, однако дело не сдвинется. Что мне действительно по силам, так это оберегать моего сына – столько, сколько можно. Затем надо будет исполнить самое тягостное, то, что большинству родителей посчастливилось не делать: я буду любить его до конца его дней, а затем я отпущу его.
Но сегодня Ронан жив, и дыхание его подобно сладкому рису. Я отражаюсь в его изумрудно-серых зрачках. Я – отражение его, и никак не иначе, и я думаю, что так надо.
Это история любви, и как все великие любовные истории, это повесть об утрате. Родительский удел, теперь я понимаю, – это о том, как любить моего сына днесь.
Теперь.
Воистину, для всякого, у кого есть дети, по всему свету, – все именно так.
Самыми распространенными домашними «целителями» считаются кошки. Если хозяину удается установить с ними доверительные отношения, то кошки способны находить и лечить больные места своего хозяина. Они ложатся на это место, мурлыкают, согревают его своим теплом – и боль отступает. В серьезной ситуации кошка может по нескольку часов не отходить от больного. По статистике, любители кошек обращаются к врачам почти в 5 раз реже, чем те, у кого их нет.
1. При сердечно-сосудистых болезнях Известно множество историй о том, как кошки спасали людей от сердечного приступа и гипертонического криза. Кошка может даже предупредить о возможном приступе. Владельцы кошек знают, что их любимцы иногда начинают ластиться, когда их хозяин сильно раздражен или находится в напряжении. Кошка в доме уменьшает риск повторного инфаркта миокарда. У человека, недавно перенесшего приступ, нормализуются давление и пульс после того, как он в течение нескольких минут погладит любимую кошку.
2. При болезнях желудочно-кишечного тракта Гладить кошек полезно и для пищеварения. Короткошерстные или бесшерстные кошки (сфинксы, сиамские, ориентальные, абиссинские, тонкинские, кораты, египетские мау) обычно лучше других пород лечат болезни желудочно-кишечного тракта и мочеполовой системы.
3. При стрессе и усталости Кошки способны снять усталость, стресс, мигрень, понизить давление, нормализовать пульс. Отличными психотерапевтами и невропатологами считаются длинношерстные кошки — сибирские, ангорские, персидские, бирманские, норвежские лесные кошки, которые помогают людям, страдающим бессонницей, раздражительностью, депрессией.
Черные кошки забирают у человека вдвое больше отрицательной энергии, чем кошки других цветов. Рыжие кошки сами отдают положительную энергию. Кошки кремового окраса «тонизируют» нашу энергетику, ну а серо-голубые – успокаивают. Белые же кошки – непревзойденные лекари по показателям.
4. Для повышения иммунитета Если ежедневно слушать кошачье мурлыканье, исполняемое на частоте 4 – 16 Гц, это положительно отразится на иммунитете. Учёные предполагают, что мурлыканье схоже с лечением ультразвуком, которое ускоряет заживление ран, рост и укрепление костей. Персидские кошки способны облегчать боли в суставах и симптомы остеохондроза.
5. Для увеличения продолжительности жизни Ученые института геронтологии исследовали влияние кошек на продолжительность жизни их владельцев и пришли к выводу, что люди, которые всю свою жизнь держали в доме кошку, живут в среднем на 10,3 года дольше, чем те, у кого кошки не было. У кошатников показатели кровяного давления лучше и содержания холестерина в крови оказались ниже.
6. Кошки-иглотерапевты Кошки способны выступать и в роли «иглотерапевта»: когда они забираются на хозяина и, мурча, выпускают коготки, то раздражают рефлексогенные зоны, как при настоящем сеансе иглотерапии. Этот способ лечения давно используется в народной медицине.
7. Кошки как энергоинформационный прибор Биоэнергетики считают, что кошка – это настоящий энергоинформационный прибор. По их мнению, если кошка часто ложится на голову своего хозяина, у него, скорее всего, гипертония или склонность к головным болям. Если любимец ложится на левую лопатку или плечо, это говорит о проблемах с сердцем. Кошка ложится на поясницу, если «чувствует» проблемы с почками, на ноги – если хозяин страдает пониженным давлением или часто простужается.
Показ рекламы - единственный способ получения дохода проектом EmoSurf.
Наш сайт не перегружен рекламными блоками (у нас их отрисовывается всего 2 в мобильной версии и 3 в настольной).
Мы очень Вас просим внести наш сайт в белый список вашего блокировщика рекламы, это позволит проекту существовать дальше и дарить вам интересный, познавательный и развлекательный контент!
Смех
Интерес
Вдохновение
Красота
Умиление
Радость
Удивление
Трогательно
Гнев
Отвращение