Когнитивные искажения — это ошибки в человеческом мышлении, своего рода логические ловушки. В определенных ситуациях мы склонны действовать по сложившимся шаблонам, даже когда нам кажется, что мы исходим из здравого смысла.

Предлагаем вам избежать 9 распространенных ловушек, которые лишают нас объективности.

Эффект рифмы

Мы подсознательно склонны считать практически любое суждение более достоверным, если оно написано в рифму. Этот эффект подтвержден многочисленными исследованиями, где группе людей предлагалось определить степень своего доверия к различным рифмованным и нерифмованным фразам. Предложения, содержащие рифмы, оказываются заметно более притягательными для испытуемых и вызывают у них больше доверия.

Например, фразу «То, что трезвость скрывает, алкоголь выявляет» признали более убедительной, чем тезис «Трезвость прячет то, что выявляет алкоголь». Эффект может быть спровоцирован тем, что рифма облегчает когнитивные процессы и прочно связывает в нашем подсознании, казалось бы, разрозненные части предложения.

Эффект якоря

Многие люди используют первую бросающуюся им в глаза информацию и делают дальнейшие выводы о чем-то только на ее основе. Как только человек «устанавливает якорь», он выносит последующие суждения, не пытаясь заглянуть чуть дальше условного «места стоянки».

Если испытуемым предложить за пять секунд оценить приблизительный результат математического примера 1×2×3×4×5×6×7×8 = ?, то за неимением времени большинство людей перемножит первые несколько чисел и, увидев, что цифра получилась не слишком большой, озвучит весьма скромный итоговый результат (средний ответ — около 512). Но если последовательность множителей поменять местами: 8×7×6×5×4×3×2×1 — то испытуемый, совершив первые несколько действий и увидев, что результат умножения получается большим, значительно увеличит свои прогнозы в отношении конечного ответа (средний ответ — около 2250). Правильный результат умножения — 40 320.

Эвристическая доступность

Если спросить у студента колледжа: «В твоем учебном заведении учится больше студентов из Колорадо или из Калифорнии?» — то его ответ будет, вероятнее всего, основываться на личных примерах, которые он может вспомнить за короткий промежуток времени.

Чем легче мы можем вспомнить что-либо, тем больше мы доверяем этим знаниям. Если задать человеку вопрос: «Мы взяли случайное слово: как ты думаешь, оно вероятнее будет начинаться с буквы К, или эта буква будет в нем третьей по счету?» — то большинство людей гораздо быстрее вспомнят слова, начинающиеся на К, а не слова, где К — третья буква, и дадут свой ответ, основываясь именно на этом. На самом же деле стандартный текст содержит в два раза больше слов, где К стоит на третьем месте.

Стокгольмский синдром покупателя

Часто сознание задним числом приписывает положительные качества тому объекту, который человек уже выбрал и приобрел и отказаться от которого не может. Например, если вы купили компьютер компании Apple, то вы, вероятно, не будете замечать или значительно преуменьшите недостатки компьютеров этой компании и, наоборот, заметно усилите критику в адрес компьютеров на базе Windows. Покупатель будет всячески оправдывать купленный дорогой товар, не замечая его недостатков, даже если они существенны и его выбор не соответствует его ожиданиям.

Этим же синдромом объясняются покупки по принципу «мне в этом будет гораздо лучше, когда я похудею».

Эффект приманки

Если перед потребителем стоит выбор — купить более дешевый и менее вместительный плеер А или более дорогой и более вместительный плеер Б, то кто-то предпочтет устройство с большей емкостью, а кто-то — низкую цену. Но если в игру вступает плеер С, который стоит дороже, чем А и Б, и имеет больше памяти, чем А, но меньше, чем Б, то самим фактом своего существования он повышает шансы на покупку плеера Б и делает его фаворитом среди этой тройки.

Это происходит из-за того, что покупатель видит, что модель с большим объемом хранения может стоить меньше, и это подсознательно влияет на его выбор.

Единственная цель таких приманок — склонить человека в пользу одного из двух вариантов. И эта схема действует не только в маркетинге.

Эффект IKEA

Придание неоправданно большого значения вещам, в создании которых принимает участие сам потребитель. Многие предметы, производимые магазином мебели IKEA, требуют от покупателя сборки в домашних условиях, и это неслучайно: пользователь ценит продукт гораздо больше, когда считает его результатом и своего труда.

Эксперименты показали, что человек готов заплатить больше за вещь, которую собрал сам, чем за ту вещь, которая не нуждается в сборке, и считает ее более качественной и надежной.

«Горячо — холодно»

Предвзятая оценка действительности, возникающая из-за невозможности представить себя в другом состоянии и предсказать свое поведение в ситуации, связанной с этим состоянием. Например, когда человеку жарко, ему сложно понять прелесть прохлады, а когда он безумно влюблен, он не может вспомнить, как жил без объекта страсти.

Подобная недальновидность приводит к опрометчивым поступкам: пока мы не столкнулись с действительно серьезным искушением, нам кажется, что перед ним не так сложно устоять.

Вера в справедливый мир

У вполне позитивной склонности надеяться на лучшее существует и темная сторона: поскольку людям очень сложно смириться с тем, что мир несправедлив и полон случайностей, они пытаются найти логику в самых абсурдных и страшных событиях. Что, в свою очередь, приводит к необъективности.

Поэтому жертвы преступлений часто обвиняются в том, что они своими действиями способствовали такому поведению со стороны преступника (классический пример — подход «сама виновата» в отношении жертв изнасилования).

Функциональная фиксация

Ментальный блок против нового подхода к использованию объекта: скрепки — для скрепления листков, молоток — для того, чтобы забить гвоздь. Это искажение не позволяет нашему сознанию отстраниться от первоначальной цели предметов и увидеть их возможные дополнительные функции. Классический эксперимент, подтверждающий этот феномен, — эксперимент со свечой.

Участникам выдают свечу, коробку с офисными кнопками и спички и просят прикрепить свечу к стене так, чтобы она не капала на стол. Немногие участники могут «переосмыслить» коробку с кнопками, сделать из нее подставку для свечки, а не пытаться прикрепить свечу к стене с помощью самих кнопок.

Это далеко не все когнитивные искажения, которые мешают нам жить, однако предотвратив влияния хотя бы ряда из них, мы существенно повысим эффективность своей жизни и начнем принимать правильные решения!

Математик Джон Нэш верил, что инопланетяне посылают ему сигналы, зашифрованные в газетных статьях, и находил собственные портреты в чужих фотографиях. Писатель Август Стриндберг видел в очертаниях скал козлиные рога и ведьминскую метлу, а его подушка то приобретала черты статуи Микеланджело, то становилась человеком, то превращалась в демона: «В некоторые дни она напоминала ужасных монстров, готических горгулий, драконов, а однажды ночью... меня приветствовал сам Дьявол».

Мы все склонны видеть вокруг себя ложные закономерности и взаимосвязи. Мы видим очертания зверей в проплывающих облаках, человеческие лица на поджаренных тостах и говорим о вмешательстве невидимых сил, когда в происходящих событиях угадывается хотя бы смутная логика. Наше сознание всегда стремится выделить порядок из хаоса — даже там, где для этого нет никаких оснований. Как говорил психолог Джон Коэн, «ничто так не чуждо человеческому разуму, как идея случайности». Тенденцию находить смысл в бессмысленных вещах психологи называют апофенией.

О чем мечтают синие треугольники

Термин «апофения» ввел немецкий психиатр Клаус Конрад для описания ранних стадий шизофрении, когда больной начинает приписывать случайным событиям сверхзначимый смысл. Для одной пациентки Людвига Бинсвангера особое значение имели трости с резиновыми наконечниками. Трость по-испански — “baston”; “on” наоборот значит “no”; резина по-испански — “goma”; первые две буквы в английском — “go”. Следовательно, резиновая трость равняется сообщению “no go”, то есть «стоп, не ходи дальше». Каждый раз, встретив человека с такой тростью, женщина разворачивалась и шла назад — а если бы не сделала этого, то с ней обязательно случилось бы что-нибудь неприятное.

Весь мир для душевнобольного пронизан тайными знаками, которые он должен расшифровать. Но в этом смысле «нормальный» человек не так уж сильно отличается от шизофреника.

В легкой степени мы все подвержены апофении. Мы непрерывно интерпретируем всё, что происходит вокруг, и в этот процесс неизбежно вкрадываются ошибки. Мы верим в закономерности, которых объективно не существует: некоторые видят гигантские лица на фотографиях Марса и принимают их за признаки существования внеземной цивилизации; другие замечают буквы арийского алфавита на солнечной поверхности; третьи отыскивают в политических новостях происки евреев, масонов, рептилоидов или тамплиеров. Содержание ошибок зависит от убеждений конкретного человека, но ошибаются все. Представьте на месте резиновой трости черную кошку — и предыдущий абзац покажется уже не таким странным.

Не вполне корректно называть апофению «ошибкой», ведь в ее основе — один из главных механизмов, с помощью которых мы постигаем реальность. Культура, по определению антрополога Мэрилин Стратерн, состоит в том, как люди проводят аналогии между разными областями своих миров. И далеко не все эти аналогии подчиняются стандартам объективного знания.

В книге «Почему мы во всё верим» историк и популяризатор науки Майкл Шермер выделил две базовые особенности человеческого мышления: 1) мы повсюду ищем закономерности; 2) мы всё одушевляем.

На уровне интуиции мы живем в мире, который состоит не из объективных законов, а из живых существ, которые обладают чувствами, разумом и волей.

В психологии принято пользоваться принципом Ллойда-Моргана, согласно которому организму нужно приписывать тот минимум интеллекта, сознания или рациональности, которого будет достаточно, чтобы объяснить его поведение. Но большинство людей не пользуются этим принципом. Индейцы Амазонии считают, что животные, как и люди, обладают разумом и культурой: то, что мы называем кровью, для ягуаров является пивом; лужа для тапира выглядит как церемониальный дом. Когда мы злимся на принтер, который отказывается работать, мы ведем себя так, будто принтер обладает собственной волей — даже если и не готовы по-настоящему в это поверить.

В 1944 году психологи Фриц Хайдер и Марианна Зиммель показали людям анимационный фильм, в котором круг и два треугольника перемещаются по экрану. Описывая увиденное, участники говорили о неудавшемся свидании, о том, как «хороший парень» борется с хулиганом — о чем угодно, но не о геометрических фигурах.

Нам не нужна глубокая актерская игра, чтобы мы могли сопереживать персонажам. Любой объект, который движется по сложной траектории — неважно, ягуар это или синий треугольник, — мы наделяем способностью чувствовать боль, зависть, злость или ревность.

Сначала мы думаем о том, чего оно хочет, а уже потом — что оно такое. Логика в духе «сначала стреляй, потом задавай вопросы» — наследие нашего эволюционного прошлого. Ведь выгоднее для начала понять, хотят ли тебя съесть, а уже потом спрашивать, кто именно хочет это сделать и по какой причине.

Магическое мышление естественно, скептицизм — нет

Все мы ошибаемся, но делаем это по-разному. В XIX веке принято было считать, что так называемое магическое мышление характерно только для «нецивилизованных» народов, а развитые страны уже вступили на путь науки и рационализма. Антрополог Люсьен Леви-Брюль описал характерные черты такого мышления, которое он назвал «пралогическим». Для дикаря всё вокруг пронизано тайным смыслом, его мир насквозь символичен, а люди тесно связаны с духами животных и растений. Поэтому может случится так, что «человек, с которым ты пил пальмовое вино, крокодил, унесший неосторожного жителя, кошка, укравшая твоих кур, — все это одно и то же лицо, одержимое злым духом».

Но оказалось, что европеец в этом отношении мало отличается от дикаря. Мы используем одни и те же ментальные операции, только применяем их к разным объектам.

Изучая магию тробрианцев, антрополог Бронислав Малиновский заметил, что они гораздо чаще полагаются на обряды в тех ситуациях, где на исход дела влияет случай. На обыденную, житейскую сферу жизни магия может не распространяться.

Апофения процветает там, где у нас нет других способов контроля, кроме иллюзорных. Отсутствие контроля ведет к тревоге, а тревога — к поиску хотя бы выдуманных взаимосвязей.

Целый ряд психологических экспериментов продемонстрировал ту же закономерность. Если показать парашютисту фотографию с шумами и помехами, то он с большей вероятностью увидит на ней несуществующую фигуру, если сделать это перед самим прыжком, а не заранее. По этой же причине на приметы чаще будет полагаться азартный игрок, а не программист или архитектор.

Ситуация болезни и смерти, пожалуй, порождает наибольшее количество произвольных толкований. Африканцы из народа азанде считали, что любая смерть так или иначе является результатом колдовства. Конечно, человек может умереть от естественных причин: например, чердак, под которым он сидел, подточили термиты, стены рухнули и человек погиб под обломками. Азанде понимают, что чердак обвалился бы в любом случае. Но почему это произошло именно в тот момент, когда там сидел именно этот человек? Конечно, тут не обошлось без черной магии.

Естественные причины не годятся, потому что они не допускают сознательного вмешательства и не имеют значения в плане социальных связей. Отсюда же проистекает повсеместная любовь к психосоматическому объяснению болезней.

Легче верить, что насморк вызывают скрытые обиды, а язву желудка — нелюбовь к себе, чем отдавать всё на волю случая или задумываться о сложном переплетении причин, с которыми имеет дело научная медицина.

Тенденция к поиску иллюзорных взаимосвязей объединяет нас не только с другими людьми, но и с животными. В классическом эксперименте Б. Ф. Скиннера «суеверное» поведение удалось обнаружить у голубей. Голубям давали еду в случайные промежутки времени; если подача корма совпадала с каким-либо действием, птицы начинали повторять это действие — вертеться из стороны в сторону, прыгать, бить клювом в определенный угол клетки и т. п. В аналогичных экспериментах с людьми участники продемонстрировали точно такое же поведение (за исключением ударов клювом).

Магическое мышление — естественная установка большинства людей, если не всех. Лишь постепенно некоторые учатся подавлять подсознательное стремление верить в невидимые силы и начинают сомневаться в существовании взаимосвязей, которые недоступны для проверки и наблюдения.

«Вера дается быстро и естественно, скептицизм — медленно и неестественно, и большинство людей демонстрируют нетерпимость к неопределенности. Научный принцип, согласно которому какое-либо утверждение считается неверным, пока не будет доказано обратное, противоречит естественной для нас склонности принимать как истину то, что мы можем быстро постичь».

— из книги Майкла Шермера «Тайны мозга. Почему мы во всё верим»

Уровень скептицизма можно повысить или понизить, воздействуя на нейрохимию мозга. К примеру, препараты на основе дофамина усиливают склонность видеть смысл в случайных совпадениях, причем на «скептиков» они действуют сильнее, чем на «верующих».
Опыты по приему психоделиков тоже, как правило, усиливают значимость субъективных переживаний — вплоть до чувства единения со всем миром и осмысленности каждой детали непосредственного окружения.

Апофения и креативность

Существует сильная взаимосвязь между апофенией и креативностью. Творчество как раз и заключается в том, чтобы видеть значимые взаимосвязи там, где остальные их не замечают.

Само существование человеческого языка является примером апофении. Нет объективной логики, которая соединила бы слово, вещь и понятие — эти связи существуют только в нашем сознании и воображении. Поэтому язык полон парадоксов наподобие того, что сформулировал греческий стоик Хрисипп: «То, что ты говоришь, проходит через твой рот. Ты говоришь „телега“. Стало быть, телега проходит через твой рот».

В 2008 году лингвист Саймон Кирби провел эксперимент по изучению «инопланетного» языка, в котором наглядно проявилась человеческая способность находить порядок в хаосе. Участникам эксперимента показывали на экране картинки: квадраты, кружочки и треугольники, которые могли двигаться прямо, ехать зигзагами или крутиться. Рядом были написаны слова, которыми вымышленные инопланетяне называют эти фигуры. Зачем человек должен был назвать несколько фигур, половину из которых во время эксперимента ему на самом деле не показывали. В итоге он додумывал значение неизвестных фигур так, чтобы получалась более-менее стройная система.

Половину этих фигур показывали следующему участнику, затем следующему — и уже через несколько повторений появился язык с относительно четкой структурой. В нем были части слов, обозначающие цвета; обозначения круглого, квадратного и треугольного; прямого движения, зигзагообразного и кругового. В исходных фигурах не было никакого порядка — подписи к ним были абсолютно произвольными. Так творческая апофения упорядочивает мир, превращая хаос в осмысленную структуру.

Грань между художником и сумасшедшим, который отыскивает скрытые послания в газетах, довольно тонка. Разница в том, что первому всё-таки удается отличать реальность собственного воображения от реальности внешнего мира.

Человек, который успешно занимается творчеством — в том числе и научным, — видит большое количество взаимосвязей, но при этом умеет отличать удачные и работающие закономерности от неработающих и неудачных.
Апофения — естественный механизм, с помощью которого человек взаимодействует с окружающим миром. Если бы у нас получилось от него избавиться, мы превратились бы в безупречные логические машины, которые никогда не ошибаются, но ничего и не создают. Да, апофения приводит людей к вере в теории заговора, НЛО, экстрасенсорное восприятие, магию, каббалу, справедливость, астрологию, алхимию, лохнесское чудовище, снежного человека и тысячу других вещей, которые не подчиняются стандартам объективного знания и, возможно, не существуют. Но это и есть самая интересная особенность человека — умение придумывать вещи, которых не существует.

Олег Матфатов

Современные теории сознания утверждают, что мы воспринимаем мир через истории, которые сами себе рассказываем. Истории — это сценарии, которые помогают предсказывать будущее и придают отдельным событиям смысл и форму. Как пишет теоретик сценарного мастерства Джон Макки, «история — это не бегство от действительности, а средство, которое помогает разобраться с хаосом бытия». То, о чем сегодня говорят нейроученые и когнитивисты, давно было известно создателям литературных текстов. Мы выстраиваем свою жизнь по законам литературы, даже если сами об этом не подозреваем.

Из чего состоят истории

«Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое». «Однажды Гензель и Гретель заблудились в темном-претемном лесу». Центр истории — проблема, которая мешает героям добиться того, чего они хотят. История, которая начинается с проблемы, сразу приковывает наше внимание. Если в истории нет конфликта, нам неинтересно за ней следить. В жизни мы стремимся избегать неприятностей, но в хорошей истории без них не обойтись.

Едва начав говорить, мы сразу же начинаем рассказывать друг другу о вымышленных людях, которым очень не повезло. Как указывает исследователь игр Брайан Саттон-Смит, детские устные истории обычно включают в себя следующие события: герои теряются, их похищают, они убегают или падают, их избивают, они умирают.

Мир детских рассказов — это мир анархии, насилия и беспорядка. В одном сборнике популярных детских стишков критики насчитали больше эпизодов насилия, чем в вечерних телепередачах.
Конечно, в конце концов обычно побеждает добро, но сначала нужно хорошенько пострадать.

В лекции 1995 года Курт Воннегут выделил восемь основных сюжетных типов. По его мнению, любая история — это история падения или возвышения. Поэтому базовый тип сюжета таков: «человек попадает в яму, человек выбирается из ямы». Если речь о трагедии, то в конце истории человек остается в яме. Другой описанный им сюжет: «парень встречает девушку, парень теряет девушку, парень возвращает девушку».

Вдохновившись схемами Воннегута, ученые из университета Вермонта в 2016 году с помощью математических методов и семантического анализа выделили в книгах мировой литературы 6 базовых сюжетов: «возвышение героя» («Гарри Поттер»), «падение героя» («Анна Каренина»), «падение — взлет» («Волшебник страны Оз»), «взлет — падение» (миф об Икаре), «взлет — падение — взлет» («Золушка»), «падение — взлет — падение» («Герой нашего времени»). В основе каждой истории — определенная последовательность падений и возвышений.

Истории имеют дело с базовыми фактами и проблемами человеческого существования: это одиночество и стремление его преодолеть, муки выбора, непознаваемость жизни и неизбежность смерти.
Ученые когнитивной и эволюционной направленности рассматривают истории как виртуальные системы, в которых мы можем попрактиковаться в решении реальных проблем.

Истории отвечают на вопрос «что будет, если?» И нам всегда интересно узнать, что же будет.

Человеческая любовь к историям универсальна и неистребима: антропологи встретились с ней во всех обществах, в которых им довелось побывать.

История — это не только то, о чем рассказывается в книжках. Это форма восприятия мира, которая характерна для всех людей. Истории о том, кто я такой, говорят мне, чем я должен заниматься и во что я должен верить.

История обо мне — это и есть единственный источник того, что мы называем «личностью». Это не что-то поверхностное и дополнительное к реальности. Без согласованных историй не было бы никакого «меня» и никакой «реальности».
Реальность больных с синдромом Корсакова течет и расплывается: из-за частичной или полной амнезии они больше не могут рассказывать связные истории о себе и своем опыте. Мистер Томпсон из книги Оливера Сакса «Человек, который принял жену за шляпу» не мог соединить свои воспоминания в единую историю — он тут же забывал о том, что с ним происходило. Чувство, которое можно испытать при пробуждении, когда мы еще не совсем понимаем, кто мы такие и где очутились, — это чувство мистер Томпсон испытывал постоянно. В результате он придумывал то одну историю, то другую: его личность менялась непрерывно и совершенно непредсказуемо.

В эту секунду он бакалейщик, к которому пришли покупатели, в следующую — послушный пациент, а еще через миг готов пойти на скачки со своим воображаемым другом. Жизнь для него предстает каскадом вымыслов, фантасмагорическим театром, в котором актеры не помнят своей роли и вынуждены бесконечно импровизировать. Но даже если наши истории вымышлены и плохо согласуются друг с другом, мы не можем от них избавиться до конца.

Отсутствие памяти больные с синдромом Корсакова компенсируют потоком конфабуляций — честными, но ошибочными попытками объяснить происходящее. Даже если больной не знает ответа на вопрос, его мозг не желает с этим мириться и компенсирует нехватку знания воображением.
Британский врач Хью Варденер, проверяя состояние одного больного, спросил: «Вы помните, как мы познакомились в Брайтоне? Мы ехали вдоль пляжа — я на белой лошади, а вы на черной». Больной ответил, что прекрасно всё помнит, и дополнил описание врача новыми красочными деталями.

Впрочем, то же самое делают и абсолютно здоровые люди. В знаменитом эксперименте Элизабет Лофтус родственники рассказывали участникам об одном событии из их детства. Им рассказывали, как в возрасте пяти лет они потерялись в торговом центре, были очень напуганы, но в конце концов кто-то из взрослых помог им добраться к родителям. Некоторые побочные детали рассказа были реальными, но само событие от начала и до конца выдумали экспериментаторы. Тем не менее четверть участников удалось убедить в обратном: через две недели они уже сами рассказывали ученым, как страшно и одиноко им было в супермаркете, какие усы были у прохожего, который им помог, и даже какой на нем был пиджак (хотя изначально им не говорили об этом ни слова).

Наша память подвижна и изменчива. Многие истории, в которые мы свято верим, являются плодом коллективной фантазии — скорее литературным произведением, чем хроникой или отчетом.

В отличие от больных с синдромом Корсакова нам удается сохранять более-менее единое и устойчивое самосознание. Но это единство и устойчивость — не более чем полезная и приятная фикция.

Почему мы не можем «не выдумывать»

Главная героиня романа Иэна Макьюэна «Искупление», начинающая писательница Брайони Таллис, видит из окна своего дома странную сцену: ее сестра, будто бы повинуясь приказу приятеля, раздевается до нижнего белья и залезает в фонтан, из которого только что набирала воду. Брайони не понимает, что происходит, но долго это не длится. Она тут же выстраивает подходящую историю: приятель ее сестры на самом деле — опасный маньяк, который обладает над ней странной властью. Брайони не знает механизма событий, но готова его сочинить. На первый взгляд, случайные и незначащие детали соединяются в сюжет, в центре которого стоит насилие и тайна.

Наше сознание не любит мириться с неопределенностью: лучше ужасная интерпретация, чем вообще никакой. Мир полон случайных совпадений, но мы не можем ни на секунду расстаться с идеей причинности.
Мы уверены, что события, которые следуют одно за другим, связаны друг с другом каузальными силами. Если мы видим перед собой электронные лампочки, мигающие в определенной последовательности, то не можем отделаться от мысли, что это шары, которые сталкиваются друг с другом и отскакивают в стороны. Если мы видим, что человек энергично жестикулирует, то думаем, что он чем-то взволнован. Если нам что-то не удается, нам очень легко предположить, что за этим скрывается чья-то злая воля. Иногда наши предположения верны. Но нередко любовь к нарративам и причинно-следственным связям делает наше представление о мире искаженным до неузнаваемости.

Больные с синдромом Клерамбо уверены, что в них влюблен избранный ими человек — и ничто не переубедит их в обратном.
Французский психиатр Гаэтан де Клерамбо описал случай француженки, влюбленной в короля Георга V. Пятидесятитрехлетняя женщина часто выслеживала монарха у Букингемского дворца: поднимание и опускание штор она интерпретировала как знак любви и была уверена, что о чувствах монарха к ней уже знает вся Англия.

Наше сознание — это интерпретатор, который непрерывно рассказывает истории о том, что мы делаем. В экспериментах Роджера Сперри и Майкла Газзанига с пациентами, у которых два полушария мозга были отделены друг от друга, функцию интерпретатора удалось локализовать в левом полушарии — там же, где ранее была локализована функция языка. Когда пациенту показывали картинку с курицей, и об этом знало только левое полушарие, он выбирал из предложенных картинку с куриной лапой по очевидной логике, которую легко мог объяснить. Затем пациенту показывали картинку с домиком, который занесен снегом, но об этом знало уже только правое полушарие. Пациент выбирал картинку с лопатой. Левое полушарие видело только курицу, но тут же правдоподобно объяснило выбор лопаты: она нужна, чтобы подбрасывать курице корм или убирать за ней помет.

Когда правому полушарию показывали картинку с надписью «иди», человек вставал и выходил из-за стола. Когда его спрашивали, почему он встал, он говорил, что ему захотелось попить, или приводил другое объяснение.

Человек делает выбор, но объясняет его теми причинами, которые к этому выбору совершенно непричастны. Если у нас нет наготове нужной истории, мы готовы тут же ее сочинить.
Интерпретатор отказывается признавать, что он чего-то не знает. Каждый наш поступок он хочет представить как результат осознанного решения, и ничего не желает знать о сомнениях и случайности.

Осознанный выбор играет не такую большую роль в нашей жизни, как было принято считать несколько десятилетий назад. Но истории — это не просто поверхностные объяснения событий, которые даются задним числом.

Хорошая история может перевернуть наше сознание и направить наши поступки в новую сторону. Иногда не литература подстраивается под жизнь, а жизнь подстраивается под литературу. Волна самоубийств, которая прокатилась по Европе после публикации «Страданий юного Вертера» — яркий пример явления, которое происходит вокруг нас постоянно. Мы воспринимаем героев романов и фильмов как реальных людей и — часто неосознанно — им подражаем. История убеждает сильнее фактов и риторических приемов, которые специально направлены на то, чтобы убеждать.

Незадолго до предвыборной гонки Дональда Трампа спросили, как он представляет себе своего идеального президента. Трамп ответил, что идеальный президент для него — это Харрисон Форд из фильма Air Force One, который вышвыривает террористов из своего самолета.
Адольф Гитлер был страстным поклонником Вагнера: согласно воспоминаниям Августа Кубичека, который в юности был его другом, осознание своей великой миссии пришло к Адольфу после прослушивания оперы «Риенци». Страдания негров под гнетом рабства многим стали очевидны после выхода «Хижины дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу. Встретившись с ней в середине Гражданской войны, Авраам Линкольн якобы произнес: «Эта маленькая леди начала нашу великую войну».

Писатель Генри Джеймс, брат знаменитого психолога Уильяма Джеймса, сравнивал литературу с огромным домом. У этого дома есть множество окон, у каждого из которых стоит наблюдатель. Окно — это литературная форма; наблюдатель — это сознание художника. Мы смотрим на мир через рамку истории: иногда зрение нас обманывает, но совсем отделаться от рамок мы всё-таки не можем. Без историй не было бы ни «реальности», ни «наблюдателей».

Как говорил Виктор Пелевин, «реальность» — это оксюморон из одного слова, самое абстрактное из понятий. Факты сами по себе не имеют смысла — они обретают его только в истории, в которую мы их помещаем.
Говорят, что литература умерла. Попытки похоронить жанр романа продолжаются уже около столетия, но новость о его смерти раз за разом оказывается преждевременной. Длинные нарративы перешли из литературы в кино, а из кино — в сериалы и интерактивные игры. Меняются формы повествования, но любовь к историям никуда не исчезает. Эта любовь указывает на нашу внутреннюю потребность, которую не может удовлетворить ничего, кроме повествования.

Эвристики — это когнитивные процессы, которые игнорируют информацию. Изучение эвристик показывает, что меньший объем данных и затраченного на их вычисление времени может повысить точность прогноза. Казалось бы, это идет вразрез с очевидной аксиомой, согласно которой меньший объем вводных данных снижает точность выводов. Почему так?

Парадокс эвристики вместо сухости статистики

Термин «эвристика» имеет греческое происхождение и означает «служащий для выяснения или открытия». Но как игнорирование информации помогает что-либо выяснить?

Всё просто, потому что всё сложно. Многие стоящие проблемы вычислительно очень сложны. По крайней мере, для человека и для компьютера на сегодняшний день. А раз многие стоящие проблемы вычислительно очень сложны, инженеры и исследователи искусственного интеллекта часто полагаются на эвристику, чтобы сделать компьютеры умными. Забавно, что в 1970-х годах термин «эвристика» изменил слоган с «делаю компьютеры умными» на «объясняю, почему люди тупые».

Но суть эвристики совсем не в глупости людской, скорее наоборот. По Саймону, люди полагаются на эвристику не только потому, что их когнитивные ограничения не позволяют им оптимизировать вычислительный процесс.

Люди также вооружаются эвристикой из-за условий задач, с которыми сталкиваются. Например, у шахмат всегда есть самое оптимальное решение, но ни один компьютер или разум, будь то Deep Blue или Каспаров, не может найти эту оптимальную последовательность ходов, потому что эту последовательность трудно обнаружить и проверить с помощью вычислений.

Эта задача не поддается вычислениям. Но задачки с подобными условиями ставятся перед нами каждый день.

Ах, если бы информация всегда была бесплатной, а люди обладали бы вечным временем… В таком случае, конечно же, больше информации и вычислений всегда было бы лучшим выбором. И можно было бы спокойно, не торопясь изучать всю многолетнюю и многомиллионную статистику, чтобы сделать вывод о том, например, что лучше всего приготовить сегодня на обед… Но пролетит много обедов, пока мы будем считать. Да, все мы прекрасно знаем, что реальность пугающе далека от воздушных замков бесконечностей и халяв.

Значит, нам нужно как-то пробивать кратчайший путь к оптимальному решению, в чем нам и помогает эвристика. Причем это не просто «костыли» в безнадежной ситуации. Эвристика действительно может привести к более точным выводам, чем стратегии, использующие огромные объемы информации и сложнейшие вычисления. Соотношение «точность — вычислительные затраты» работает далеко не всегда.

Зачем человеку тратить время и усилия на излишние вычисления, когда они зачастую оказываются избыточными и даже отвлекают от самой деятельности?

Задача людей и других животных — предсказать свой мир, несмотря на присущую ему неопределенность, и для этого им приходится упрощать. Да, упрощаем не только мы, ленивые люди, но и животные.

Эвристика. По-простому, по-народному

Необязательно иметь семь пядей во лбу и знать значение слова «эвристика», чтобы уметь прикидывать что-то в повседневной жизни: приблизительный размер, время, вес чего-либо.

Самки павлинов тоже «прикидывают», когда выбирают партнера. Конечно, они не делают сложных вычислений, чтобы выяснить, кто обладает наибольшей ожидаемой полезностью для продолжения рода. Они даже не рассматривают все доступные кандидатуры. Вместо этого самка рассматривает трех-четырех особей и выбирает самца с наибольшим количеством точек на перьях.
Многие из этих эволюционных правил удивительно просты и в то же время эффективны.

В биологии не существует проработанной теории эвристики, так что пример с павлином — это просто курьез. Однако теория эвристики существует вне биологии, и мы можем доставать оттуда разные «открывашки» для наших задач.

Открываем коробку с инструментами для принятия решений

Некоторые исследователи (например, Герд Гигеренцер) предполагают, что эвристики состоят из строительных блоков, из которых, как из деталей конструктора, можно моделировать всё новые эвристики.

Эвристический конструктор можно разделить на три вида. То есть мы неизбежно столкнемся с тремя блоками: правила поиска, правила остановки и правила принятия решений.

Логично, что искать и выбирать надо лучшее. Это утверждение можно назвать эвристикой лучшего выбора (take-the-best strategy). Но как расставить приоритеты?

Чтобы сделать вывод о том, какая из альтернатив имеет более высокую ценность, необходимо: перебирать подсказки в порядке их ценности; прекращать поиск, как только подсказка становится критической; выбирать ту альтернативу, которой эта подсказка благоприятствует.

Схема проста как раз, два, три. Искать, остановиться, выбрать. Однако она часто предсказывает точнее, чем нейронные сети и алгоритмы дерева решений. Методы мультирегрессии тоже порой курят в сторонке.

Начнем с правил поиска

Поиск подсказок и признаков логично проводить в порядке их значимости.

Это правило можно проиллюстрировать поведением оленей в период спаривания. Когда самец сталкивается с конкурентом, сначала он оценивает его рев. Если рев достаточно внушительный для того, чтобы испугаться за свою жизнь, — это уже валидный признак, и можно спасать свою шкуру. Если рев такой себе — то олень приближается, чтобы оценить физическую мощь противника. Если олень видит, что противник значительно крупнее и мускулистее, несмотря на слабый рев, то это значимая подсказка, и она означает: пора делать ноги. А вот если соперник не такой уж внушительный, то можно пойти на риск и вступить в поединок.

На самом деле олень, конечно, не думает об абстрактных значимостях подсказок, он просто руководствуется подсказками в порядке их доступности. В лесной среде, где зрение ограничено, первая подсказка — это, конечно же, звук, затем визуальные стимулы и только потом физический контакт.

Искать — это хорошо, но нужно уметь вовремя остановиться

Когда? Эвристика отвечает: останавливайтесь, как только найдены две подсказки, указывающие на один и тот же объект. Уже можно сделать вывод, что этот объект обладает наибольшей значимостью по искомому критерию.

Это правило остановки, называемое правилом подтверждения, хорошо работает в ситуациях, когда принимающий решение мало знает о достоверности подсказок, а затраты на получение новой подсказки довольно низкие.

Например, мы ищем в магазине вкусное яблоко, но не очень в них разбираемся. Мы ищем признаки, которые должны подсказать нам, что яблоко спелое и, следовательно, вкусное. Видим, что одно яблоко ярко-красное, потом замечаем, что оно крупное. Этого может быть достаточно, чтобы остановить поиск и выбрать это яблоко. Мы просто взяли два критерия, не имея понятия о том, какой в этом случае имеет больший вес.

Это правило удивительно устойчиво и нечувствительно к знаниям об упорядоченности подсказок. Есть экспериментальные доказательства того, что значительная часть людей полагается именно на правило остановки, когда проблема является для них новой.

Остановка нужна для дальнейшего принятия решения<>/h2>
Это самая трудная часть. Если упрощать, то зачастую жизненные решения связаны с выводом, что тот или иной объект обладает более высокой ценностью. Более высокая ценность подстегивает нас тратить какой-то из наших ресурсов в поиске какой-либо выгоды.

В реальности, конечно, не всё так просто и приходится изловчаться. Давайте посмотрим на некоторые выработанные трюки.

<1/N, или Эвристика равенства: когда альтернатив слишком много

Легко сказать, что нужно выбрать самый ценный вариант. А что делать, когда вариантов очень много и они имеют примерно одинаковую ценность? Или когда ценность вообще трудно определить?

Можно избежать метаний, распределив ресурсы поровну между каждым из альтернативных вариантов. Но если нет совершенно никакой информации об альтернативах, то лучше вовсе воздержаться от действия.

Такую эвристику рационально использовать, когда мы находимся в условиях высокой непредсказуемости, изученная выборка очень маленькая, а альтернатив очень много (число N устрашающе большое).

Эта тактика может быть удачным выбором, когда последствия выбора трудно предвидеть и когда теории предпочтений не работают.

Как известно, поведение рынка часто описывают как шторм. В условиях шторма последствия выбора трудно предвидеть. Тут-то мы и можем попробовать применить 1/N.

Однажды Гарри Марковиц получил Нобелевскую премию по экономике за нахождение оптимального инвестиционного решения — портфеля средней дисперсии (mean-variance portfolio). Но когда дело дошло до собственных пенсионных накоплений, он выбрал простую эвристику вместо своей оптимизационной стратегии. Он распределил свои деньги поровну между каждым из альтернативных вариантов N. Была ли его интуиция верна?

На примере семи инвестиционных задач было проведено исследование, в котором правило 1/N сравнивалось с 14 оптимизирующими моделями, включая портфель средней дисперсии.

Оптимизирующие стратегии используют огромное количество данных о прошлом, а вычисления делаются по временным окнам. Чтобы превзойти эталон 1/N, в среднем нужно вычислять как минимум 3000 месяцев для портфеля с 25 активами и около 6000 месяцев для портфеля с 50 активами.
Вы никуда не опаздываете?

Когда альтернатив немного (допустим, две) — попробуйте эвристику узнавания

Она гласит, что если распознается одна из двух альтернатив, то можно сделать вывод, что узнанная альтернатива имеет более высокую ценность по искомому критерию.

Допустим, вы хотите поставить на победу одного из двух теннисистов. Вы узнаёте имя одного из них — где-то его уже слышали. Ставьте на этого теннисиста, если вы больше чем наполовину уверены, что узнали именно эту альтернативу.

Если вы узнали оба варианта — прибегните к эвристике беглости

Если оба варианта распознаются, но один распознается быстрее, сделайте вывод, что он имеет более высокую ценность по искомому критерию.

То есть если вы узнали сразу двух игроков, то ставьте на того, кого узнали быстрее. Такая тактика может сработать, если вы больше чем наполовину уверены, что узнали именно эту альтернативу быстрее.

Здесь, как и в предыдущем случае, роль играет эффект «меньше — больше». Да, систематическое забывание может и вправду иногда оказаться полезным.

Но что делать, если критериев выбора очень много?

Надо анализировать много равнозначных критериев? Попробуйте эвристику подсчета

Подсчет — это ведение счета чего-либо, например количества слов в документе или очков в игре. Если критерии более-менее равноценны, каждый можно свести к одному условному очку, чтобы не заморачиваться с детальными подсчетами. Это и есть единично-весовая линейная модель: каждой единице присваивается одинаковый вес для упрощения.

То есть чтобы оценить критерии, не оценивайте вес каждого из них, а просто подсчитайте количество положительных сигналов.

Такая тактика позволяет предсказывать одинаково или в некоторых случаях даже точнее, чем с помощью множественной регрессии. Эта эвристика работает, когда ценность критериев варьируется незначительно и критериев не так уж много.

Например, мы выбираем свитер. Первый приятный на ощупь, красиво выглядит, его можно стирать в машинке. Второй свитер приятный на ощупь, красиво выглядит, но его нельзя стирать в машинке. Мы сводим каждый критерий к одинаковому весу и считаем очки: 3:2 в пользу первого свитера.

А теперь давайте сделаем физкультурную паузу и рассмотрим эвристики, которые мы применяем при ориентации в пространстве и в спорте.

Главным нашим помощником становится наш взгляд.

Эвристика взгляда

Когда мы двигаемся, мы решаем кучу задач по физике. И что мы знаем наверняка, так это то, что большинство спортсменов не решают дифференциальные уравнения, когда предсказывают траекторию мяча. На подсознательном уровне происходит нечто функционально эквивалентное математическим вычислениям, когда мы смотрим на мяч.

Эвристика взгляда состоит из трех строительных блоков. Она работает только тогда, когда мяч уже находится высоко в воздухе, но не работает, если мяч находится в начале своей траектории. То есть когда процесс уже окончательно запущен. Порядок действий такой:

1) зафиксировать взгляд на мяче;
2) начать бег;
3) отрегулировать скорость бега в зависимости от задачи:

— либо так, чтобы угол взгляда оставался постоянным;
— либо так, чтобы мяч поднимался с постоянной скоростью.

Игрок, который полагается на эвристику взгляда, может игнорировать все причинные переменные, необходимые для расчета траектории мяча: начальное расстояние, скорость, угол, сопротивление воздуха, скорость и направление ветра, вращение и т. д.

Обращая внимание только на одну переменную, игрок всё равно окажется там, где упадет мяч, не вычисляя точного места.

Ту же эвристику используют животные для ловли добычи. Летучие мыши, птицы и стрекозы поддерживают постоянный оптический угол между собой и добычей. Это же делают собаки при ловле фрисби.

Как выбрать подходящую эвристику?

Можно реагировать на новые задачи и меняющиеся условия окружающей среды с помощью адаптирования составных частей эвристики.

Понимание этого в основном бессознательного процесса далеко от полного. Память ограничивает набор эвристик и тем самым создает специфические когнитивные ниши для разных решений.

Поскольку эвристик много, вопрос заключается не в том, всегда ли нужно полагаться на ту или иную эвристику. Вопрос в том, используем ли мы ту или иную эвристику адаптивным образом. Благоприятные ли условия для ее применения? Или можно подыскать что-то получше?

Чтобы принять решение, нужно принять решение.

Эвристика эвристики

Эвристики тоже нужно тестировать, чтобы добиться адаптированного результата.

Проверка эвристики должна удовлетворять трем минимальным условиям.

1. Проверяйте в условиях конкуренции. Эвристики нужно проверять в сравнении, а не просто расчленять их по одной. Глупо заявлять об эффективности эвристики, протестировав лишь одну из возможных.

2. Тестируйте на индивидуальном уровне. Не нужно применять эвристику к среднестатистическому Пете. Применяйте модели для конкретных людей и конкретных задач. Зачастую средний показатель — это бессмысленная болванка.

3. Проверяйте, используется ли эвристика в благоприятных для нее условиях. Помните, что выбор наилучшей стратегии не является полезной эвристикой в любой ситуации. Ни одна стратегия не является лучшей — в противном случае разум напоминал бы механика с одним-единственным инструментом под рукой.

Не упускайте из виду тот факт, что благотворная степень упрощения повышает точность умозаключения.

Конечно, любая эвристика — это пари, своего рода ставка. У нее много общего с игрой в орла или решку. Именно поэтому эвристика не является по сути хорошей или плохой, точной или неточной, как люди иногда уверенно заявляют. Точность той или иной эвристической модели всегда зависит от структуры окружающей среды.
Поэтому главный вопрос, который стоит задать при выборе эвристики: в каких условиях та или иная модель будет успешной, а в каких — провальной? Понять, в чем преуспевает та или иная эвристика, часто легче, если сначала спросить себя, почему она может быть провальной.

Чтобы принять правильное решение, нужно не забывать о нашем внутреннем компасе, который может нам помочь, даже когда мы что-то забыли.

Екатерина Бурак

Эволюционный нейробиолог, Николай Кукушкин, выпустил дебютную книгу, в которой попытался объяснить, как зародилась жизнь на Земле, как появился человек и, самое интересное, — как у него возникло сознание. Крайне рекомендуем вам прочитать «Хлопок одной ладонью» и публикуем фрагмент книги, из которого вы узнаете, почему неудовлетворенность заложена в самой нашей природе и что с этим можно сделать.

Причина страдания

Индия, VI в. до н. э. Знатный юноша по имени Сиддхартха Гаутама разочарован в человеческой природе. Вокруг него страшное неравенство, но даже богачи, купающиеся в золоте, так же несчастны, как и бедняки. У кого в кармане медная монета — тот мечтает о тысяче монет. У кого есть тысяча — хочет десять тысяч. У кого десять тысяч — хочет миллион.

Всякое удовлетворение желания приводит только к еще большему желанию. Человеку свойственно страдать, заключает вдумчивый Гаутама, и уходит из дома в странствие на поиски решения этой экзистенциальной проблемы. Согласно традиции, эти странствия Гаутамы положили начало одной из главных мировых религий — буддизму.

Подобно большинству крупных религиозных течений, за свою многовековую историю буддизм растекся по многокультурному хребту Азии, разбился на разнообразные потоки и ручейки, и во всех случаях претерпел такое количество политических, маркетинговых и теологических метаморфоз, что сегодня в ритуальном поклонении золотым статуям довольно сложно разглядеть идеи Гаутамы. Но если отрешиться от всех наслоений и усложнений, то сам будущий Будда говорил, в общем, простые и удивительно здравые вещи.

В чем, собственно, идея буддизма? Если переводить на современный язык, человеческая природа, согласно учению Будды, ориентирована на то, чего нет, и поэтому в конечном итоге всегда страдает.

Если удовлетворить одно желание — появится другое, побольше. Если решить одну проблему — появятся десять других. Если исправить одну ошибку, то возникнет необходимость исправить все, а поскольку это невозможно, то кроме страдания это ничего не вызовет.

Поэтому единственный способ не страдать — ничему не сопротивляться и ничего не хотеть. Для этого нужно сознательно концентрировать свое внимание на текущем моменте, принимая его таким, какой он есть. В разработке этой техники концентрации внимания на текущем и состояло «просветление» Будды, которое в мифах больше напоминает вознесение Иисуса, но на самом деле не имеет под собой ничего сверхъестественного.

«Нирвана», эта мистическая цель практикующих буддистов, буквально означает «затухание». Будда фактически учил, что для того, чтобы увидеть свет, надо сначала потушить свечи.

Это идеально соответствует сегодняшним представлениям о механике системы вознаграждения. Удовольствие вызывается чем-то непредвиденно превышающим ожидания. Это соответствует выбросу дофамина в момент получения нежданной награды. Но через несколько повторений награда уже не будет неожиданной, и дофамин перестанет выделяться. Само по себе это, конечно, обидно, но еще терпимо.

Самая же главная подлость в том, что если этой когда-то неожиданной, а теперь ожидаемой награды вдруг не поступает, то уровень дофамина падает ниже нормы — «мозговой индекс самооценки» уходит в минус, как акции чем-то провинившейся компании. Ощущается это как раздражение и гнев, то есть страдание.

Таким образом, сам факт того, что нам во внешней среде что-то нравится, постепенно ставит нас в зависимость от этой внешней среды. Неожиданные радости, от которых нам хорошо, со временем обязательно становятся ожидаемыми потребностями, без которых нам плохо.

Победить в футбол команду из соседнего двора приятно, но если побеждать каждую неделю, то выигрывать станет скучно, а проигрывать — оскорбительно. Чтобы снова почувствовать радость победы, придется идти на городские соревнования, где можно опозориться и вернуться во двор, либо победить и двинуться дальше по бесконечной дофаминовой лестнице все возрастающих желаний и их удовлетворения. Человек неизменно приходит либо к страданию, либо к эскалации желаний.

С каждым повторением события, которое когда-то приносило удовольствие, дофаминовые нейроны реагируют на него все меньше и меньше. Но предвкушение, то есть воспоминание о былом удовольствии, пока еще вызывает в них возбуждение. Это толкает нас к дальнейшим повторениям, толкает дворовых чемпионов на карьеру в спорте, а успешных бизнесменов — на расширение бизнеса.

Система вознаграждения постоянно требует от нас повторения одних и тех же действий, но никогда не доводит до полной удовлетворенности, сопоставимой с первой, изначальной реакцией на приятную неожиданность. В общем, в полном соответствии с учением Будды, удовольствие порождает желание, а желание порождает страдание.

Смысл системы вознаграждения — не сделать нас счастливыми, а как раз наоборот, сделать нас неудовлетворенными.

Зачем же может понадобиться такая подлая система?

Древние животные не могли себе позволить довольствоваться приятными неожиданностями: любой источник пищи рано или поздно закончится, любая среда рано или поздно изменится. В эволюции побеждали те из них, кому дофамина все время не хватало, которых мучили воспоминания о приятном, потому что они никогда не стояли на месте, и в итоге достигали большего. Что же касается душевного спокойствия, то без него вполне можно было жить.

Зачем включать свет

В прошлой главе мы рассмотрели кору больших полушарий, верховный процессор мозга млекопитающего, и пришли к выводу, что он представляет собой карту реальности, на которой каждая точка соответствует тому или иному аспекту окружающего или внутреннего мира. Эти точки — они же корковые колонки — организованы в порядке повышения их абстрактности, то есть обобщенности.

Колонки разных уровней переговариваются друг с другом двумя потоками соединений: восходящим и нисходящим, и совместными усилиями вырабатывают в коре логически завершенную, внутренне согласованную модель окружающего мира. Согласно влиятельной теории предсказательного кодирования, задача коры в целом состоит в том, чтобы любыми способами подогнать реальность под эту модель.
Если в кору из глаз или ушей поступают сигналы, которые не укладываются в выработанную систему, то может быть несколько вариантов развития событий.

Вариант первый, самый распространенный: мозг не обращает внимания . Мимо нас постоянно проходят тысячи новых, необъяснимых событий, не стыкующихся с нашим пониманием мира, но обращаем внимание мы на них только изредка. Например, в американском английском «встать в очередь» — это «get in line», «встать в линию», но в Нью-Йорке говорят: «get on line», «встать на линию».

Если для типичного американца «линия» это собственно очередь из нескольких людей, то для нью-йоркца «линия» — это невидимая черта на полу, на которой эти люди стоят.

Я успел прожить в Нью-Йорке четыре года перед тем, как мне рассказали про этот нюанс. До того момента я слышал «in line» и не задумывался о других возможностях: мне и в голову не приходило, что есть какая-то особая нью-йоркская фраза. Теперь мне так же сложно представить, что я мог ее не замечать.

Вариант второй: мозг обращает внимание и находит новую интерпретацию. Я думал, грибы на пляже не растут, а потом увидел это своими глазами, удивился и изменил свою модель реальности. Я думал, что мне на плечо села муха, а оказалось — кот махнул хвостом. Я думал, в стакане вода, а оказалось — водка (в начальной школе почему-то ходило много таких историй про стаканы водки, оставленные родителями на видном месте).

Наконец, вариант третий: мозг обращает внимание и меняет реальность так, чтобы она соответствовала модели. Ставит на место посуду. Вытирает пыль. Поправляет галстук. Собирает кубик Рубика. Пишет гневные комментарии в интернете.

В английском языке есть хорошая фраза, описывающая эту «движущую силу» коры: explain away reality, то есть дословно — «объяснить реальность прочь»: не просто найти объяснение, а «отобъяснять» так, чтобы не осталось ничего необъясненного. Подогнать реальность под теорию, замкнуть ее внутри модели, всю, до конца.
Согласно такому представлению, органы чувств устремляют в кору потоки восходящих сигналов, а кора пытается нисходящими сигналами (включая сигналы к движениям мышц) их задавить до состояния полной объясненности, при которой из восходящего потока выбираются только отдельные струи, а вся остальная активность подавляется.

Неважно, чем достигается согласованность: изменением предсказания, изменением реальности или отсутствием интереса. Главное, что в результате побеждает максимально согласованная система соединений, и кора успокаивается до момента, пока запахи или звуки не принесут ей снизу очередной всплеск необъясненной активности.

Из этого есть любопытное следствие.

Нам хочется думать, что мы руководствуемся рациональными побуждениями, стремимся к объективности, к истине. На самом деле, наш мозг хочет не рациональности, а согласованности.

Неважно, правда или неправда, важно, что все объяснено. Неважно, объективно или субъективно, важно, что не мешает тому, во что мы верим. «Подгонка реальности под модель» — это, конечно, упрощение целей и задач коры, но если понаблюдать за собственными мыслями, то оно неплохо описывает наше поведение и мыслительный процесс.

Мы гораздо острее реагируем на отклонения от привычного, чем на само привычное. Когда я отпираю дверь в свою квартиру, я почти никогда не обращаю на это внимания, и спустя несколько секунд не могу даже с уверенностью сказать, что я только что поворачивал ключ в замке. Но если в процессе я обнаруживаю, что дверь незаперта, я резко «просыпаюсь» и начинаю искать объяснение.

Туристы в городе смотрят по сторонам гораздо больше, чем коренные жители, потому что у них еще только формируется модель нового места, тогда как старожилы просто бродят по переулкам собственного воображения, включаясь, лишь если забредут куда-то не туда.

Главный вопрос, о котором спорят защитники такой теории, иногда называют «проблемой темной комнаты». Он состоит в следующем: если все, чего хочет кора — это внутренней согласованности и объясненности, то почему она не заставляет нас забиться в темной комнате в темный угол, ничего не видеть и не слышать, не получать никакой новой информации и никак ее не объяснять?
Разве не будет ли это самым простым способом достичь согласованности? Зачем туристы едут в чужие города и смотрят по сторонам, когда можно никуда не ездить и никуда не смотреть? Если кора хочет подгонки реальности под модель, то почему мы тогда вообще что-то делаем?

На мой взгляд, решение у «дилеммы» элементарное: просто сенсорными сигналами входящие соединения в кору не ограничиваются. Помимо них, в кору постоянно названивают другие отделы мозга, от «запоминающего придатка» гиппокампа и «эмоционального центра» амигдалы до подлой, хитрой и несправедливой системы вознаграждения.

Они и выталкивают кору из темной комнаты, извлекая из памяти воспоминания о былых удовольствиях духа и тела: от еды и воды до всевозможных развлечений, включая путешествия, которые в воспоминаниях предстают несопоставимо привлекательнее темной комнаты.

Мы знаем, например, что в путешествии в чужой город нас ждет масса неожиданностей, которые во многом будут приятными, и это знание пересиливает тягу к согласованности. У разных людей баланс сил может быть разным: кто-то легок на подъем, а кого-то трудно вытащить из «зоны комфорта».

Кора сама по себе, может быть, и рада бы сидеть в «темной комнате». Но ей постоянно досаждают воспоминаниями старые привычки. Ее постоянно заставляют искать награду и опознавать опасность, требуют вычислений реальности, с помощью которых можно было бы избежать всего плохого и повторить все хорошее, а лучше — найти этого хорошего еще, да побольше, побольше…

Горькая ирония нашего существования состоит в том, что мы стремимся одновременно к разным вещам.

С одной стороны, мы хотим спокойствия и объясненности. С другой стороны, мы хотим неожиданностей и удовольствий. В примирении этих двух стремлений, по-видимому, заключается единственный шанс человека на продолжительное счастье.

Отсутствие мозга и нервной системы не мешает растениям воспринимать окружающий мир, учиться и запоминать, общаться друг с другом и реагировать на внешние угрозы. Это сложные и высокоорганизованные существа. Как говорит один из ведущих исследователей растений Иэн Болдуин, «вопрос заключается не столько в том, умны растения или нет, сколько в том, хватит ли у нас ума, чтобы их понять».

В 1973 году в США стала бестселлером книга «Тайная жизнь растений». Ее авторы утверждали, что растения могут отличать рок от классической музыки, чувствовать эмоции и телепатически читать чужие мысли. Тыквам нравится Брамс, Шуберт и Бетховен — а если включить рок-н-ролл, они замедляют рост и пытаются уклониться от динамиков.

Если верить Питеру Томпкинсу и Кристоферу Берду, растения не только обладают утонченным музыкальным вкусом, но и способны предсказывать будущее, чувствовать опасность и реагировать на чужие страдания. Авторы ссылаются на эксперименты криминалиста Клива Бакстера, он исследовал разум растений с помощью полиграфа. Кустики драцены душистой впадали в стресс, когда Бакстер собирался их поджечь. Рододендрон мог отличить правдивые высказывания от лживых. Филодендрон сочувствовал погибающим в кипятке креветкам.

Ученые все эти наблюдения быстро опровергли, но они всё-таки повлияли на культуру: люди стали разговаривать с растениями и включать им Моцарта. Как указывает израильский биолог Дэниел Чамовиц, «Тайная жизнь растений» скорее затормозила развитие науки о растительном поведении. Любого, кто начинал проводить параллели между способностями животных и растений, тут же начинали считать сумасшедшим или шарлатаном.

Фикус вряд ли умеет читать ваши мысли и не впадает в депрессию, когда вы включаете black metal. Зато теперь мы знаем, что растения чувствуют силу земного притяжения и электромагнитные поля, на большом расстоянии ощущают влажность и считывают градиенты многих химических веществ. Они общаются друг с другом с помощью сложных химических сигналов и подземных корневых соединений, отпугивают вредителей и заботятся о потомстве.

У растений действительно есть «тайная жизнь», и она оказалась гораздо интереснее фантазий Томпкинса и Берда.

Что изучает нейробиология растений

В 2006 году группа из 36 ученых объявила о создании нового научного направления — растительной нейробиологии. Его участники доказывают: несмотря на то, что у растений нет нейронов и центральной нервной системы, они обладают развитыми интеллектуальными способностями. Растения активно приспосабливаются к своей среде обитания, обладают памятью и способностью к обучению — по крайней мере, в зачаточном состоянии.

Растения «думают» — конечно, не так, как люди и животные, но не менее эффективно. Многие современные исследователи определяют интеллект как способность решать проблемы. Если мы согласимся с этим определением, то нам придется признать, что растения очень интеллектуальны.

Интеллект — это свойство жизни, которым обладает даже самый примитивный одноклеточный организм. Каждое живое существо постоянно вынуждено решать проблемы, которые, по сути, не очень сильно отличаются от тех, с которыми сталкиваемся мы.

— из книги Стефано Манкузо и Алессандра Виола «О чем думают растения?»

Почему нам трудно понять растения

Когда семечко отделяется от дерева, падает на землю и начинает прорастать, его судьба предрешена. Растения, в отличие от животных, навсегда привязаны к своему месту обитания. Наши эволюционные пути разошлись очень давно. Первые растения появились 1200 миллионов лет назад, а первые позвоночные животные — 650 миллионов лет спустя. Неудивительно, что нам так трудно понять растительную жизнь. Мы избрали подвижную стратегию существования, а растения — стационарную.

В трактате «О душе» Аристотель писал, что живые существа отличаются от неживых по двум характеристикам — движению и чувствам. С Аристотелем вполне могли бы согласиться двухлетние дети. Как показал психолог Жан Пиаже, дети наделяют эмоциями и сознанием всё, что движется: воду, ветер, дым, облака.

Растения одушевить не так просто. Они тоже движутся, но делают это настолько медленно, что мы почти не замечаем.

Некоторые секвойи доживают до 2000 лет. Детство и юность деревьев тянутся намного дольше наших. Даже такие активные процессы, как распускание почек и развертывание листьев, занимают недели и месяцы. Нервная система делает нас очень быстрыми существами: сигналы от мозга к другим частям тела проводятся за долю миллисекунды. Связь между растительными клетками осуществляется с помощью кальция и других химических элементов. Электрические сигналы у них тоже есть, только проводятся они гораздо медленнее — около сантиметра в секунду.

Но скорость — плохой критерий разумности. Если бы Землю посетили инопланетяне, которые живут в сверхвысоком темпе, они бы тоже наверняка решили, что люди не сильно отличаются от камней или растений.

Как указывает один из самых заметных исследователей растительного интеллекта Стефано Манкузо, растения обладают тем же набором чувств, что и люди: зрением, обонянием, слухом, вкусовыми и тактильными ощущениями (вернее, их аналогами).

И еще как минимум пятнадцатью другими, включая анализ состава воды и светового спектра, распознавание патогенов, наклона почвы и магнитных полей.

Именно потому, что они всю жизнь проводят на одном месте, растениям очень важно получить как можно больше информации об окружающем мире. Для этого они не только взаимодействуют со средой обитания, но и активно общаются друг с другом. Как и мы, растения — социальные существа.

Как устроены растительные сообщества

Когда жираф начинает объедать акацию, она за секунды увеличивает содержание ядовитых веществ в своих листьях. Зоолог из Южной Африки Ван Хален обнаружил, что акации обмениваются сигналами, предупреждая друг друга о приближении травоядных. Жирафы это понимают и потому не переходят к следующему дереву, а продолжают трапезу метров через сто.


Многие растения могут распознавать неприятеля по составу слюны и в зависимости от этого выбирать стратегию защиты.

Акации научились рекрутировать муравьев, чтобы защититься от гусениц и насекомых. В обмен на сладкий нектар муравьи патрулируют ветви дерева и устраняют возможные угрозы. В нектар растение добавляет нейроактивную субстанцию, на которую муравьи подсаживаются, как на наркотик.
Растения передают свои сигналы не только по воздуху, но и под землей. Канадский эколог Сьюзен Симард обнаружила, что деревья на большом расстоянии связывают друг с другом подземные грибные сети. Корни деревьев и грибы образуют между собой симбиотическую связь — микоризу. По этой разветвленной сети деревья обмениваются водой, сахаром, калием и другими питательными элементами, а также предупреждают друг друга об опасности.

Симард выяснила, что деревья могут отличать родственные виды от неродственных. Материнские деревья формируют более обширные соединения со своим потомством, передают им больше углерода и даже приостанавливают рост корневой системы, чтобы предоставить детям больше свободного пространства. Деревья часто поддерживают своих родственников, которые пострадали от болезни или нападения травоядных. Питаясь через микоризу, растение может выжить, даже если полностью лишится своих листьев.

Растения связывают друг с другом распределенные сети — своего рода подземный интернет.
Но это еще не всё: каждое растение тоже представляет собой сеть. Как объясняет Стефано Манкузо, растения, в отличие от животных, имеют модульную структуру — у них нет незаменимых органов. Лишите растение 90 % частей, и оно необязательно погибнет.

Отсутствие нервной системы и центрального управления делает растения очень устойчивыми организмами. Интернет устроен именно по этим принципам. С точки зрения Манкузо, много миллионов лет назад растения изобрели наше свободное и децентрализованное будущее.

Обладают ли растения интеллектом

Растения умеют учиться. После особенно засушливого года деревья начинают экономить воду, даже если сейчас ее в избытке. У некоторых растений есть что-то похожее на условные рефлексы. Моника Гальяно исследовала мимозу, которая реагирует на прикосновения, складывая листья. Через равные промежутки времени на них капали водой: поначалу от падения капель листья закрывались, но спустя какое-то время перестали. Мимоза «поняла», что вода не представляет для нее опасности. Эта реакция сохранилась даже спустя 28 дней, когда опыт провели повторно.

Если у растений есть память, то она должна где-то накапливаться. Но где, если не в мозге?

Чарлз Дарвин в своей последней работе «Способность к движению у растений» предположил, что функцию мозга у растений выполняют корни. Они умеют обходить препятствия, не натыкаясь на них, издалека чувствуют источники влаги и питательных соединений. Они всегда находят самый короткий и оптимальный путь роста, умеют отличать полезные грибы от вредных, родственные растения от посторонних. А еще это самая долговечная часть растений.

Стафано Манкузо и Франтишек Балушка обнаружили на концах корней чувствительные структуры, в которых происходит наиболее высокое потребление кислорода.

Здесь вырабатываются особые электрические импульсы, напоминающие импульсы в нервных клетках. В корнях даже содержатся нейромедиаторы, хотя и неясно, какую функцию они выполняют. Но проблема в том, что у каждого растения есть миллионы корней — ничего похожего на централизованную нервную систему.

Растения — это не маленькие зеленые человечки, зарытые в землю. Скорее, они напоминают колонию муравьев или пчел. Отдельная пчела не обладает интеллектом, но вместе они демонстрируют весьма разумное и сложное поведение. Каждое растение — колония корней и листьев.

Растения смогли развить очень устойчивые и эффективные механизмы адаптации к своей природной среде. Чтобы признать их интеллектуальными существами, совсем необязательно наделять растения самосознанием и абстрактным мышлением.

Как жить в мире с растениями

В ответ на исследования растительного поведения некоторые философы и биологи стали переопределять понятие интеллекта. Еще в 1984 году чилийские ученые Умберто Матурана и Франсиско Варела приравняли мышление к восприятию и самоорганизации. Если они правы, то любое живое существо обладает разумом. Даже бактерии кое-что знают о своем окружении, иначе они просто не смогли бы в нем выжить.

Растения составляют около 99 % массы земной биосферы. Это говорит о том, что они очень хорошо научились решать проблемы выживания. Без нас растения легко обойдутся, а вот мы без растений — нет.

В романе «Ложная слепота» писатель-фантаст Питер Уоттс изобразил инопланетян, которые по техническому и интеллектуальному развитию намного превосходят человека, но при этом не обладают самосознанием. Их цивилизация — это огромный улей. Растения обладает этим же свойством и еще по крайней мере одним преимуществом — они не будут пытаться нас уничтожить.

Человеку трудно понять растительную жизнь, потому что она очень сильно отличается от нашей. Но лишать растения интеллектуальных способностей только на основании того, что они не обладают нервной системой — значит впадать в непозволительный зооцентризм, считает философ Майкл Мардер. Интеллект не возникает в какой-то определенной точке, а распределен по всему эволюционному древу. Прежде чем отвергать существование растительного разума, следует попытаться понять, что об этом думают сами растения.

В 2008 году Швейцарский федеральный комитет по этике в применении биотехнологий признал морально недопустимым преднамеренное причинение вреда растениям.

Считают ли в Швейцарии, что веганов пора лишить последнего обеда? Вряд ли. Скорее, это попытка обратить внимание на факт, что растения существуют не только для того, чтобы удовлетворять наши потребности. У них есть своя жизнь, о которой мы многого еще не знаем.

Навязчивые мысли могут привести к серьёзным негативным последствиям.

Что такое руминация

Мы все порой бесконечно обдумываем что-то: давно прошедшую презентацию рабочего проекта, вчерашнюю ссору со второй половиной, тост, который согласились произнести на свадьбе друзей. Да ещё и квартальный отчёт на носу. Мы перебираем в голове, что надо было сказать, или пытаемся спланировать всё до малейших деталей.

В большинстве случаев это относительно безопасно и приносит не больше стресса, чем засевшая в голове назойливая песня. Но есть люди, которые просто не могут перестать всё обдумывать. И это создаёт ещё большие переживания.

Такая непреодолимая привычка всё переосмысливать называется руминацией, или мысленной жвачкой. Повторяющиеся переживания, когда человек бесконечно прокручивает одну и ту же ситуацию в голове, напоминают процесс пережёвывания травы коровами.

Они жуют, глотают, потом срыгивают и снова жуют. Для них это нормальный процесс. Ну а мы, люди, постоянно «пережёвываем» свои тревожные мысли. И в этом нет ничего хорошего.

Руминация не приносит никакой пользы, а лишь крадёт время и энергию. Она настолько изматывает, что делает человека более уязвимым для тревоги и депрессии, одновременно являясь симптомом этих состояний.

Независимо от того, можем мы изменить случившееся или предугадать что-то, наш мозг порой зацикливается на попытках контролировать неконтролируемое. И в итоге депрессивный человек размышляет о потерях и ошибках прошлого, а тревожный заложник руминации тонет в вопросах «а что если?», при этом всегда рисуя в своём воображении негативный исход.

Как правило, большинство сложных вопросов решается путём тщательного обдумывания и взвешивания. Но руминация — это просто повторение мыслей (чаще негативных) без попытки посмотреть на проблему с иной точки зрения.

Руминация не даёт возможности получить иное представление или понимание проблемы. Она просто крутит тебя как хомячка, застрявшего в колесе эмоциональных мучений.
Гай Уинч, психолог, автор книг о психологии, спикер TED

Какой вред приносят навязчивые мысли

Склоняют к пессимизму

Обычно вы не задумываетесь надолго о хороших вещах, а зацикливаетесь на плохих. Не вспоминаете, как вам удалось разрулить ситуацию в последний момент или удачно пошутить, но долго и упорно перебираете в голове негатив.

И мысли навязчивы. Они постоянно всплывают в уме, от них очень сложно избавиться. Особенно когда размышления о чём-то действительно огорчают и тревожат.

Провоцируют развитие серьёзных заболеваний

Гай Уинч в своей книге Emotional First Aid: Healing Rejection, Guilt, Failure, and Other Everyday Hurts утверждает: возвращаться к тревожным размышлениям — это всё равно что постоянно ковырять эмоциональные раны, не давая им зажить. Каждый раз, когда у нас появляется та самая мысль, она вызывает беспокойство, и в организме в огромном количестве выделяются гормоны стресса.

Мы можем по нескольку часов и дней томиться в своих печальных раздумьях и тем самым вводить себя в состояние физического и эмоционального стресса. В результате привычка к постоянным размышлениям значительно увеличивает риск развития клинической депрессии, нарушений способности принятия решений, расстройств пищевого поведения, токсикомании и даже сердечно-сосудистых заболеваний.

Негативно влияют на мозг

Маргарет Уэренберг, психолог и автор книг о борьбе с тревожностью и депрессией, заявляет, что постоянные повторяющиеся размышления приводят к изменению системы нейронных связей в мозге.

«Руминация фактически изменяет его структуру, подобно тому, как пешеходная дорожка превращается сначала в проезжую часть, а потом — в широкую автомагистраль с большим количеством съездов. И с каждым разом становится всё легче и легче погружаться в размышления».

Не дают отвлечься

В какой-то момент руминация становится привычным способом мышления. И в итоге переключиться на что-то другое получается с трудом. Тот же, кто считает: «Если я просто буду думать об этом достаточно долго, я во всём разберусь», — совершает ошибку. Ведь чем привычнее мысль, тем сложнее от неё избавиться.

Как перестать всё обдумывать

Практикуйте осознанность

Как и во многих вопросах, связанных с душевным здоровьем, осознанность всегда помогает. Первым делом нужно определить, какие из ваших мыслей навязчивы, и в уме пометить их как опасные.

По словам Уинча, когда мысль часто повторяется — или начинает это делать — нужно зацепиться за неё и превратить в задачу, которая поможет решить проблему.

Например, фразу «Не могу поверить, что это случилось» преобразуйте в «Что я могу сделать, чтобы этого не повторилось?». «У меня нет близких друзей!» — в «Какие шаги предпринять, чтобы укрепить отношения с друзьями и найти новых?».

Пресекайте дурные мысли ещё в начале

Приготовьте запас позитивных утверждений. Например, «Я стараюсь изо всех сил» или «Меня поддержат, если будет нужно».

По мнению Уэренберга, для того чтобы не дать повторяющейся мысли вернуться на привычный путь, нужно «стереть след», то есть спланировать, о чём думать вместо этого.

Звучит просто, но это одна из тех вещей, которые легко понять и трудно сделать.

Отвлекайтесь, чтобы выйти из замкнутого круга

Уинч советует перенаправлять своё внимание на что-то, требующее сосредоточенности. Отвлекитесь на 2–3 минуты: пособирайте пазл, выполните задачку на память. Любого занятия, для которого нужна концентрация, будет достаточно, чтобы избавиться от непреодолимой тяги к навязчивым мыслям.

Если отвлекаться каждый раз, когда появляется такая мысль, то частота и интенсивность, с которыми она всплывает в разуме, будут уменьшаться.

Заведите дневник, куда будете выплёскивать свои переживания

Может показаться странным предложение уделять навязчивым мыслям ещё больше внимания. Но записывать их полезно. Особенно тем, кто часто не может заснуть из-за размышлений.

В таком случае положите блокнот и ручку у кровати и записывайте то, что не даёт вам покоя. Затем скажите себе, что раз эти мысли теперь на бумаге, вы точно их не забудете. И теперь можно какое-то время отдохнуть от них.

Обращайтесь за помощью

Медитация осознанности и когнитивные техники чаще всего помогают людям взять собственное мышление под контроль. Но бывают случаи, когда человеку всё же не удаётся справиться с проблемой в одиночку. Если чувствуете, что навязчивые мысли серьёзно мешают жить, стоит обратиться к профессионалу.