Мудрая даосская притча о секрете непобедимости.

Жил когда-то непобедимый воин, любивший, при случае, показать свою силу. Он вызывал на бой всех прославленных богатырей и мастеров воинских искусств и всегда одерживал победу. Однажды услышал он, что неподалеку от его селения высоко в горах поселился отшельник — непревзойдённый боец. Отправился богатырь искать отшельника, чтобы ещё раз доказать, что сильнее его нет на свете человека. Добрался воин до жилища отшельника и замер в удивлении. Думал он встретить могучего бойца, а увидел тщедушного старикашку, упражнявшегося перед хижиной в старинном искусстве вдохов и выдохов.

— Неужто ты и есть тот человек, которого народ прославляет как великого воина? Воистину людская молва сильно преувеличила твою силу. Да ты не сможешь даже сдвинуть с места каменную глыбу, у которой стоишь, а я, если захочу, могу поднять её и даже отнести в сторону, — презрительно сказал богатырь.

— Внешность бывает обманчива, — спокойно ответил старик. — Ты знаешь, кто я, а я знаю, кто ты, и зачем ты сюда пришёл. Каждое утро я спускаюсь в ущелье и приношу оттуда каменную глыбу, которую и разбиваю головой в конце моих утренних упражнений. На твоё счастье, сегодня я не успел ещё этого сделать, и ты можешь показать своё умение. Ты же хочешь вызвать меня на поединок, а я просто не стану драться с человеком, который не сможет сделать такой пустяк.

Раззадоренный богатырь подошёл к камню, что было сил ударил его головой и рухнул на землю без сознания.

Вылечил добрый отшельник незадачливого воина, а потом долгие годы учил его редкому искусству — побеждать разумом, а не силой.

Жил некогда очень властный и гордый царь. Когда он проезжал по своим владениям, народ падал ниц и кричал:

– Да здравствует наш повелитель! А сзади шел казначей и кидал людям золото. Тому же, кто не склонялся перед царем, отрубали голову.

Однажды во время шествия царь заметил монаха, который шел ему навстречу с поднятой головой. Палач уже было занес над непокорным свой меч, но повелитель остановил его. Сойдя с паланкина, царь кинулся к страннику и пал перед ним на колени. Это был его отец, который когда-то отрекся от престола и отправился на поиски истины.

– Отец, как я рад, что ты вернулся!

– Я не вернулся. Я был на одном краю земли, а теперь иду на другой. Мой путь лежит через твои владения.

– Но это и твои владения, отец! Мне больно видеть тебя в этих лохмотьях. Казначей, отсыпь ему золота, сколько бы ни попросил!

– Нет, сын. Просто накорми меня или подай несколько монет.

С этими словами монах протянул царю деревянную чашу. Государь велел наполнить ее до краев, но сколько бы золота ни сыпали в нее, она оставалась пустой. Тогда царь велел привезти сначала одну телегу золотых монет, потом другую. Но все было тщетно. Чаша не наполнилась даже после того, как в ней оказалось сорок телег золота. И тогда царь воскликнул:

– Отец, я не пойму, мы бросили в чашу всю казну, но она по-прежнему пуста!

– Сынок, я рад, что ты уже сейчас задумался над этим. Увы, я был глуп и кинул в нее все что имел – свою молодость, здоровье, царство. Но, как видишь, она так и осталась пустой. Ибо это чаша желаний и она не станет полнее, даже если положить в нее собственную жизнь...

Иногда нам кажется, что ещё один день, ещё одна задача, ещё одно дело – не так уж важны. Можно сделать чуть меньше, схитрить, оставить на потом. Но что, если в какой-то момент жизнь неожиданно преподнесёт нам результат нашей же работы?

Жил-был прораб. Всю жизнь он строил дома, но стал стар и решил уйти на пенсию.

— Я увольняюсь, — сказал он работодателю. — Ухожу на пенсию. Буду со старушкой внуков нянчить.

Хозяину было жалко расставаться с этим человеком, и он попросил его:

— Слушай, а давай так — построй последний дом и проводим тебя на пенсию. С хорошей премией!

Прораб согласился. Согласно новому проекту, ему нужно было построить дом для маленькой семьи, и началось: согласования, поиски материалов, проверки…

Прораб торопился, потому что уже видел себя на пенсии. Чего-то не доделывал, что-то упрощал, покупал дешевые материалы, так как их можно было быстрее доставить… Он чувствовал, что делает не лучшую свою работу, но оправдывал себя тем, что это конец его карьеры. Когда стройка была окончена, он вызвал хозяина. Тот осмотрел дом и сказал:

— Знаешь, а ведь это твой дом! Вот возьми ключи и вселяйся. Все документы уже оформлены. Это тебе подарок от фирмы за долголетнюю работу.

Что испытал прораб, было известно только ему одному! Он стоял красный от стыда, а все вокруг хлопали в ладоши, поздравляли его с новосельем и думали, что он краснеет от застенчивости, а он краснел от стыда за собственную небрежность.

Он сознавал, что все ошибки и недочёты стали теперь его проблемами, а все вокруг думали, что он смущен дорогим подарком.

Веками мудрость вдохновляла поэтов, писателей и мыслителей. Ее непостижимая сила пронизывает их строки, оставляя след в сердцах и умах.

Мудрость сердца

Ты видал ли, как вздыхает вешний ветер меж цветов,
Их целует, и качает, ими прян и сладко-нов.
Ты видал ли, как лелеют волны лотос голубой,
Как они цветок ласкают, окружив его собой.
Ты видал ли, как воздушно светит в сумерках звезда,
Как пред нею, вместе с нею, дышит вечером вода.
В этом мудрость, в этом счастье — увлекаясь, увлекать,
Зажигать и в то же время самому светло сверкать.
Увлекая, увлекаться — мудрость сердца моего,
Этим я могу достигнуть — слишком многого — всего!

Константин Бальмонт

Мудрость

Когда бессмертные пернатых разобрали,
Юпитер взял орла, Венере горлиц дали,
А бдительный петух был Мудрости удел.
Но бдительность его осталась без удачи:
Нашли, что он имел некстати нрав горячий,
Что неуступчив он, криклив и слишком смел.
А пуще на него все жаловались боги,
Что сам он мало спит и спать им не дает.
Минерве от отца указ объявлен строгий,
Что должность петуха сова при ней займет.

Что ж можно заключить из этой были-сказки?
Что мудрецу верней быть мудрым без огласки.

Петр Вяземский

Истинная мудрость

Не всё постигнул ум надменный,
Не всё светло для мудреца,
Есть много таин во вселенной,
Ключи которых у творца.
От жажды знанья плод не сладок,
О, не кичись, средь гордых дум,
Толпой бессмысленных догадок,
Мудрец! пред богом прах твой ум;
Твои открытия случайны.
Тебе поверил ли эфир
Свои божественные тайны,
Свою судьбу сказал ли мир?
Дала ли жизнь тебе способность
Постичь хоть самого себя,
Ясна ль очам твоим загробность,
Дно моря светло ль для тебя?
Понятны ль дивные явленья
В природе неба и земли,
Пути планет, миров движенья,
Буран, что топит корабли,
Утроба гор, что родит злато
Иль мещет пламень и пожар?
Всезнанья жаждою богатый,
Ты угадал ли тайну чар,
Во сне тебе дающих крылья?
В себе ты понял ли, скажи,
Боренье силы и бессилья,
Ничтожность тела, мощь души?
А своенравная судьбина,
С которой бедственна борьба,
Что………
…………..
Играем гением и шутом,
Смиряет битвы, рушит мир,
В невежде, гордостью надутом,
Земным умам дает кумир;
Не внемлет воплей, просьб и плача,
Когда сурова и гневна,
Которой нет щедрей, богаче,
Когда раздобрится она, —
Покровы тайны, хоть украдком,
С нее ты сорвал ли, мудрец?
Не верим мы твоим догадкам:
Ты жалкий скептик, ты не жрец.
Земным умом измерить бога,
Постигнуть тайны бытия,-
Нет, это дерзко, это много,
Нет, это доля не твоя!
Благоговеть пред мистицизмом
И был и есть удел людей,
На что ж преступным скептицизмом
Мрачишь ты блеск души своей?
Зачем запретные познанья
Тебе, рабу земных оков?
Иль то для славы, для названья
……… гения веков?
Отринь губящий дух гордыни,
Не льстись надеждой ни на миг,
Что глас твой будет не в пустыне,
Когда ты скажешь:«Всё постиг!»
Страшись снискать людей презренье,
Небесной кары не накличь;
Нет славы в дерзком покушеньи
Непостижимое постичь!
Не стыд — сознание бессилья
Пред тем, что выше сил души.
Оставь же тщетные усилья;
Не жди, не мучься, не греши!
С мольбой возьмись за труд по силе,
Путь к знаньям верой освети
И с этим факелом к могиле —
Всего отгадчице — гряди.
Мужайся там, где слез пучина,
Люби добро, как мать птенца,
И разлюби родного сына
За отступленье от творца;
Будь бед своих сторонний зритель,
Чужих — чувствительный отец;
Всего великого ревнитель,
Всего ничтожного беглец;
Тип в совершенстве человека
В себе одном осуществи,
Собою тварь, на диво века,
Творца достойную яви.
Вот в этом мудрость, в этом слава,
Твой долг, твой подвиг на земле!
Таким, не мудрствуя лукаво,
Явись, с смиреньем на челе.
И вознесешься ты высоко,
Блистая славою прямой —
Как это огненное око,
Что смотрит днем на мир земной.

1839
Николай Некрасов

Вместо мудрости - опытность, пресное...

Вместо мудрости — опытность, пресное
Неутоляющее питье.
А юность была как молитва воскресная…
Мне ли забыть ее?


Сколько дорог пустынных исхожено
С тем, кто мне не был мил,
Сколько поклонов в церквах положено
За того, кто меня любил…


Стала забывчивей всех забывчивых,
Тихо плывут года.
Губ нецелованных, глаз неулыбчивых
Мне не вернуть никогда.

1913
Анна Ахматова

Путь к мудрости

Всю ночь себя колесовал,
Расстреливал и вешал.
Я так себя разрисовал,
Что утром сам опешил.
Зато когда наутро встал –
Совсем другое дело!
Душою за ночь мягким стал,
А тело – затвердело.
Молчанье гордое храня,
Я сел на одеяло.
Бескомпромиссностью меня
Обратно обуяло!
И – дальше больше! – мудрость вдруг
Во мне заговорила.
И снова ахнули вокруг:
– А вот и наш мудрило!


1979
Александр Иванов

Пей сейчас густую мудрость...

Пей сейчас
густую мудрость книг.
Слушай птиц,
их пение и крик.
Запах звезд небесных
услови.
Тронь рукой сияние любви.
Ухвати безумие
за хвост!
Но — сегодня!
Завтра — не до звезд.


Лишь сегодня радуйся и верь!
Барабань в любую
душу-дверь.
Выключай сегодня в сердце зло.
Бей сегодня
хищника в мурло!
Выноси сейчас
себя на суд.
Никакие «завтра»
не спасут.

1971
Глеб Горбовский

Прости, Отечество!

Не наслажденье жизни цель,
Не утешенье наша жизнь.
О, не обманывайся, сердце!
О, призраки, не увлекайте!-
Нас цепь угрюмых должностей
Опутывает неразрывно.
Когда же в уголок проник
Свет счастья на единый миг,
Как неожиданно! как дивно!


Мы молоды и верим в рай,-
И гонимся и вслед и вдаль
За слабо брезжущим виденьем.
Постойте!.. Нет его! угасло!-
Обмануты, утомлены…
И что ж с тех пор?- Мы мудры стали,
Ногой отмерили пять стоп,
Соорудили темный гроб
И в нем живых себя заклали.


Премудрость! вот урок ее:
Чужих законов несть ярмо,
Свободу схоронить в могилу,
И веру в собственную силу,
В отвагу, дружбу, честь, любовь!!!
Займемся болью стародавной,
Как люди весело шли в бой,
Когда пленяло их собой
Что так обманчиво и славно!

1827
Александр Грибоедов

Высшая мудрость

Я испытал все испытанья.
Я все познания познал.
Я изжелал свои желанья.
Я молодость отмолодал.

Давно все найдены, и снова
Потеряны мои пути...
Одна отныне есть основа:
Простить и умолять: «прости».


Жизнь и отрадна, и страданна,
И всю её принять сумей.
Мечта свята. Мысль окаянна.
Без мысли жизнь всегда живей.


Не разрешай проблем вселенной,
Не зная существа проблем.
Впивай душою вдохновенной
Святую музыку поэм.


Внемли страстям! природе! винам!
Устраивай бездумный пир!
И славь на языке орлином
Тебе — на время данный! — мир!

Игорь Северянин

Чтение книг, даже если вы его не практикуете, кажется вполне понятным занятием, не особо поменявшимся со времен глубокой древности. Но это только на первый взгляд. В Античности и раннем Средневековье читали обычно вслух, а писали сплошной длинной строкой, без пробелов и знаков препинания. Различались от эпохи к эпохе и формы книг — глиняные таблички, папирусные свитки, рукописи на пергаменте, первопечатные инкунабулы. Людям под силу считывать буквы, пиктограммы, символы, составляя из них уникальные истории. Что вообще можно назвать чтением и почему мы не до конца понимаем, что это такое? Предлагаем рекурсивное занятие — почитать об истории чтения.

Как читали: вслух и про себя

В сегодняшних библиотеках стоит тишина, прерываемая редким покашливанием и стуком компьютерных клавиш. В общественном транспорте люди молча скользят глазами по разворотам книг и экранам смартфонов. Однако чтение про себя вошло в обиход не сразу. На протяжении долгого времени, в древности и в Средние века, оно было сравнительно редким навыком. Похоже, в древних ассирийских залах для занятий, в Александрийском мусеоне и раннесредневековых скрипториях со всех сторон доносилось мерное бормотание. Например, римский стоик Сенека сетовал, что постоянный шум в библиотечном помещении отвлекает от работы.

На рубеже IV и V веков Августин Блаженный отметил в своей «‎Исповеди», что крестивший его миланский епископ, богослов и поэт Амвросий Медиоланский был склонен к «‎тихому чтению» в своей келье. Когда святой Амвросий сидел за книгой, «его глаза бегали по страницам, сердце доискивалось до смысла, а голос молчал». То, что Августин описал эту практику так подробно, подчеркивает — в его времена она была непривычной.

На протяжении всего Средневековья слух оставался авторитетным чувством. Именно через слух, а не зрение, люди расширяли свой горизонт.

Что происходило в соседних деревнях, в древности, в дальних землях, о чем рассказывалось в Библии и житиях святых, люди узнавали из чужих рассказов и публичных чтений, которые были очень популярны. На память об этих вечерах при свечах нам остались выражения «‎звучит плохо» или «‎там сказано», которые до сих пор употребляют в отношении написанного. Как правило, средневековые книги писались с расчетом на то, что их будут зачитывать вслух. Например, авторы призывали свою аудиторию внимательно слушать. По той же причине между словами сперва не оставляли пробелов и не ставили знаков препинания. Предполагалось, что чтец сам поделит строку на слова и предложения.

Привычное для латиницы и кириллицы движение взгляда слева направо — далеко не единственное в мире. В разных письменностях строки идут в разных направлениях. Для ближневосточных стран характерно направление справа налево. Старинные китайские и японские тексты писались вертикальными столбиками, сверху вниз. Майя писали парными колонками, а ацтеки — закручивали строчку в спирали. В ряде древних систем письменности применялся способ с чередованием направления, бустрофедон (так по-гречески называлось движение запряженного в плуг быка от одного края поля к другому).

Египетские иероглифы или шумерская клинопись отлично обходились без пробелов. В латинской и кириллической системах удобство пробелов тоже заметили не сразу. Даже когда их придумали, пробелы все равно приживались медленно, на протяжении столетий. Считается, что промежутками между словами западная культура во многом обязана ирландским монахам-переписчикам. Они не всегда хорошо знали латынь, зато славились своим художественным мастерством, поэтому для удобства чтения и для красоты разделяли слова и украшали начало абзаца цветными буквицами. Только с XIV века пробел сделался в Западной Европе общим правилом.

Примерно так же дела обстояли с пунктуацией, которая утверждалась в течение долгих столетий.

Говорят, что знаки препинания появились во II веке до нашей эры благодаря Аристофану Византийскому, а затем их оценили мудрецы из Александрийской библиотеки.

Однако они далеко не сразу стали такими, как в современных книгах. Например, в VII веке вместо сегодняшней запятой ставили приподнятую точку, а особым набором точек и тире обозначали завершение фразы.

Чем популярнее становилось чтение про себя, тем актуальнее были эти новшества. И наоборот — нововведения облегчали молчаливое общение с книгой, которое подарило каждому читателю индивидуальное интеллектуальное пространство.

Что читали: физические формы книг

В путешествие мы скорее возьмем покетбук, а для чтения в кресле дома — увесистый том, который обещает долгое удовольствие. Точно также в древности по соображениям удобства тяжелые глиняные таблички — древнейшие из сохранившихся носителей книжной письменности — со временем сменились свитками и сшитыми листами. Длинные свитки из папируса (высушенного тростника), которые склеивались в длинную «дорожку», были чуть удобнее месопотамских табличек, однако и у них имелись определенные ограничения. Чтецу нужно было держать свиток двумя руками и постоянно его подкручивать, а чтобы отыскать конкретное место сочинения, крутить требовалось долго.

Согласно древнеримскому историку Светонию, рукописные книги, отдаленно похожие на современные — стопки папируса, переплетенные вместе — раздавал своим солдатам Юлий Цезарь. Новый формат подхватили христиане, которым приходилось скрывать запрещенные тексты. В книгах из отдельных страниц было легче перемещаться, а номера страниц и строк помогали найти нужный фрагмент. На полях можно было делать комментарии и выписывать слова. Удобство постраничных книг для поездок пришлось по нраву священникам, чиновникам и учащимся.

В Средние века в ходу был пергамент, который делался из сыромятной кожи — материал более прочный по сравнению с папирусом. И, к тому же, более дешевый, ведь его можно было легко сделать из местного сырья. К XII столетию в Италии научились делать бумагу, и необходимость в привозном писчем материале совсем отпала, а со временем бумага вытеснила пергамент. Рукописные книги изготавливались в разных форматах: от маленьких карманных, как дорожные молитвенники, до огромных, как прикованные к кафедре Библии и антифонарии, которые располагались перед хором, чтобы певцы видели текст издалека.

Новая эпоха началась с изобретения книгопечатания, которое философ Маршалл Маклюэн назвал открытием «‎галактики Гутенберга». Печатный станок быстро распространился по Европе, и типографский шум зазвучал в разных городах. Появились сравнительно дешевые в производстве, единообразные и быстро изготовляемые книги.

Но не успели печатные издания прочно войти в жизнь людей, как вскоре (по историческим меркам несколько столетий — срок небольшой) подоспела новая технологическая революция, и об их судьбе начали беспокоиться в связи с цифровизацией. Впрочем, исследователи утверждают, что распространение компьютеров в целом не повлияло на продажи бумажных книг. Многие электронные ридеры стремятся так или иначе создать иллюзию аналоговой книги, имитируя матовую бумагу или «перелистывание» страницы пальцем. Смогут ли они вовсе вытеснить бумажные книги?

Итальянский писатель и семиотик Умберто Эко и французский писатель Жан-Клод Карьер, оба видные библиофилы, превратили свою беседу о судьбе бумажных изданий в еще одну книгу под названием «‎Не надейтесь избавиться от книг».

Они пришли к выводу, что книга относится к таким же фундаментальным изобретениям человечества как молоток, ложка или колесо, и потому уже никуда не денется даже под напором интернета и электронных книг.
Во многом она даже превосходит и устройства для чтения, которые нужно постоянно заряжать, и новые носители информации, которые быстро устаревают. Некоторые книги дошли до нас через века, а где теперь библиотеки на CD-дисках родом из нулевых?

Жан-Клод Карьер писал: «Одно из двух: либо книга останется носителем информации, предназначенным для чтения, либо возникнет что-то другое, похожее на то, чем всегда была книга, даже до изобретения печатного станка. Всевозможные разновидности книги как объекта не изменили ни ее назначения, ни ее синтаксиса за более чем пять веков. Книга уже зарекомендовала себя, и непонятно, что может быть лучше нее для выполнения тех же функций. Возможно, будут как-то развиваться ее составляющие: скажем, страницы будут делаться не из бумаги. Но книга останется книгой».

Беседа-манифест двух интеллектуалов вышла в свет более десяти лет назад, и пока что их интуиции вполне оправдываются. Исследования показывают, что текст на бумажных страницах запоминается лучше — неслучайно многие предпочитают распечатывать документы для чтения и ведут конспекты от руки.

Судя по всему, конкретная физическая книга, материальный носитель, существенно влияет на впечатления и восприятие содержания. Тот самый экземпляр любимого романа, с которым мы проводили время в детстве на даче — пожелтевшие страницы, потрепанный корешок, памятные травинки между страниц — содержит особый, уникальный опыт чтения, который не получится воспроизвести с любой другой версией.

«Мир, открывавшийся в книге, и сама она были абсолютно едины — не отделимы друг от друга никакой ценой. Потому содер­жание каждой книги, ее мир были всегда под рукой. Но по той же причине содержание книги и ее мир преображали каждую часть ее самой. Они горели в ней, сияли из нее, гнездились не только в пе­реплете или картинках, но и в заголовках, буквицах, абзацах и ко­лонках. Едва найдя на рождественском столе послед­ний том „Нового друга немецкой молодежи“, я полностью уединял­ся за бастионом его разукрашенной гербами обложки и нащупы­вал дорогу в рассказах про шпионов или охотников, ожидавших меня в первую ночь». Вальтер Беньямин. Берлинская хроника

Так что же такое чтение

Даже разобравшись в исторических практиках чтения, трудно ответить на вопрос о том, что оно собой представляет как процесс и феномен интеллектуально-духовной деятельности. Читатели нашего времени скользят глазами по строчкам так же, как это делали наши предки тысячи лет назад, разбирая клинышки на глине или готический шрифт манускриптов. Однако когда речь идет о чтении, глазами дело не ограничивается.

Философы и физиологи разных эпох создавали свои концепции того, как информация, полученная с помощью зрения, становится воспринятым опытом. Опираясь на трактаты Аристотеля, многие средневековые мыслители предполагали, что данные органов чувств устремляются в общее хранилище в мозгу, соединенное с сердцем, которое является центром переживаний. Леонардо да Винчи называл эту инстанцию, оценивающую данные чувств, senso commune («здравый смысл»): информация попадает туда через центр воображения, взвешивается и затем откладывается в центре памяти в согласии с велением сердца. Во все эпохи ученые осознавали, что пониманием букв дело не ограничивается: чтение вовлекает не только непосредственное восприятие, но и мышление, практические привычки, память.

Исследования офтальмологов свидетельствуют, что считывание текста представляет собой не мерное линейное «прокручивание» строки слева направо (если речь о кириллице или латинице), а скачкообразные схватывающие движения глаз.

Мы читаем зигзагами, даже когда не стремимся специально применять техники скорочтения, и все равно улавливаем смысл.

Современный врач и исследователь нейропсихологической структуры языка Андре Рош Лекур полагает, что информация, полученная из текста, обрабатывается несколькими особыми группами нейронов, каждая из которых влияет на определенную функцию. При функциональных нарушениях мозга пациенты могут потерять способность читать на каком-то определенном языке, читать вслух, читать слова с определенным написанием или выдуманные слова. Количество таких патологий бесконечно, а значит, и само чтение определяется очень сложной системой, включающей множество процессов.

Изучая неврологические расстройства, психиатр Оливер Сакс (автор знаменитой книги «Человек, который принял жену за шляпу») пришел к выводу, что естественная речь состоит не из слов, а из высказываний, изъявляющих смысл. К схожим выводам пришел в поздних работах Людвиг Витгенштейн: естественный язык включает приказы, просьбы, восклицания и отдельные слова, которые не содержат обязательного именования вещей, но отлично считываются в контексте.

Таким образом, понимание — нечто куда более серьезное, чем распознавание лингвистических единиц. Ясно только, что мы не просто считываем условные знаки в заданном порядке. Как отмечает исследователь истории чтения Альберто Мангель, этот процесс нельзя представить в качестве механической модели: по сути, мы читаем, не понимая точно, как именно это делаем. Исследователи чтения как когнитивного процесса не могут сказать наверняка, как оно работает, поскольку для этого требовалось бы выяснить, как устроено сознание, которое также противится механизации и счислению.

Читая, мы видим смутные образы, визуализируем локации, воображаем наружность героев текста — или вовсе не мыслим визуально. Мы способны проживать прочитанное телесно, чувствуя мурашки от восторга или непроизвольно содрогаясь от неприятных сцен — или размышлять о литературном стиле, о биографии автора и его мотивах. В конечном счете, все способы индивидуальны, поскольку нет двух одинаковых читателей. Способности к логике и визуализации, склонность к тому или иному типу мышления, интуиция, жизненный опыт — все это влияет на восприятие текста.

Интерпретация литературного произведения остается на откуп читателя, который генерирует образы и смыслы (порой те, которых автор не вкладывал вовсе). Это творчество, запускающее работу воображения, ассоциаций, рефлексии. Текст говорит: «Мой дядя самых честных правил», и мы уже представляем себе чопорного старика в старомодном сюртуке, который сделал молодому повесе одолжение своей кончиной. Или даже замечаем, как некоторые литературоведы, обидную для покойного дядюшки аллюзию на басню Крылова («осел был самых честных правил»). Или просто недоумеваем, что это за «честные правила».

По мнению Умберто Эко, значение прочитанного всегда зависит от читающего, и его интерпретация преобразует сам текст. Точнее, для того, чтобы произведение состоялось в полной мере, необходимы образцовый авторский стиль (своего рода письмо «образцовому читателю») и, собственно, такой читатель, способный не только эмпирически увлекаться событиями, но и считывать оставленные для него подсказки, вычленять и распознавать скрытые механики текста, вызывающие тот или иной эффект.

Не только буквы

Для западного человека привычен алфавитный тип письма, он же фонетический, когда каждый знак (буква) передает один звук. У этого правила есть исключения, например, сочетания букв в английском и французском или непроизносимый мягкий знак в русском языке. Однако мировые культуры знают и другие виды письма.

В пиктографической письменности знаки буквально обозначают изображаемый ими предмет. Например, пиктограмма охотников-эскимосов «человек» обозначает человека, а «морж» — как можно догадаться, моржа. В древности люди высекали петроглифы на скалах, рассказывая через них истории.

Идеографическое письмо, существовавшее, в частности, в Древнем Египте и Шумере, в большей степени ориентировано на передачу абстрактных понятий и учитывает порядок слов. Идеограммы, которые также называют логограммами или иероглифами, предполагают определенные начертания знаков и их устоявшийся набор, понятный всем носителям письменности. Круг их значений довольно широк, но не заходит на смысловую территорию других элементов (например, знак «лук» может означать и само оружие, и стрельбу, но не охоту в целом).

В некоторых странах идеографическое письмо сосуществует с другими системами, как в Японии и Корее, где наряду с китайскими иероглифами используются слоговая азбука (точнее, две, катакана и хирагана) и буквенно-слоговая письменность (хангыль). Такую слоговую систему, где каждый знак изображает не целое слово, а последовательность звуков, называют силлабическим письмом. Разновидности слогового письма используются в индийских и эфиопских языках.

Чтобы прочесть буквенный или слоговый текст, требуется навык декодировки. Однако пиктограммы и некоторые идеограммы (грань между этими понятиями довольно размыта) можно расшифровать интуитивно — если, конечно, мы погружены в соответствующую культуру. На протяжении долгого времени мир людей был наполнен аллегориями — религиозными, алхимическими.

На символах и их толковании основаны геральдические системы, цеховые обозначения, денежные знаки и униформа, а также многие системы современных условных обозначений, от маркировок продуктов до символов опасности.

Передавать информацию и создавать нарративы могут картины, скульптурные группы, последовательности гравюр, памятники и визуальные системы ориентирования.

В архаических культурах информацию иногда передавали с помощью так называемого предметного письма — определенных комбинаций камней или последовательностей раковин, нанизанных на нить. А если вождю присылали топор войны, это была своего рода записка с прозрачным содержанием: иду на вы. Так что же такое предметное письмо, уже письменность или еще нет? Можно ли сказать, что бесписьменная культура вовсе лишена текстов? А может ли быть текстом природа, которую Шарль Бодлер называл «лесом символов»?

Желание превращать весь мир в текст критиковал уже Сократ. Он полагал, что «письмена» сделают людей забывчивыми и мнимо мудрыми. Он проповедовал устное слово, объединяющее людей в живом общении, и работу памяти, а письменность связывал не с развитием культуры, но с утратой того высокого уровня, который был достигнут бесписьменным обществом.

По мнению антрополога и этнолога Клода Леви-Стросса, большим заблуждением было бы считать, будто существующие в одно и то же время человеческие общества находятся на разных стадиях некоего общего процесса развития, ведущего к единой цели. В этом смысле и сравнение письменных и бесписьменных культур представляется некорректным, ведь «примитивные» племена были ориентированы не на увеличение количества инноваций, а на поддержание связи с природным миром. Трактовка истории письменности как прогресса не учитывает, что некоторые знаковые системы успешно сосуществуют, не говоря уже о самостоятельной значимости устной традиции и древних первознаков. Если для горожанина природа — молчащее неразмеченное пространство хаоса (не зря эту тему так любят авторы современных фолк-хорроров), то с человеком, погруженным в ее язык, разговаривают следы зверей, мох на деревьях, лесные духи.

Культуролог и семиотик Ю. М. Лотман обратил внимание на то, что культуры, которые не стремятся к умножению количества текстов, а воспроизводят имеющиеся, являются носителями иного типа коллективной памяти. В представлении, характерном для западного человека, фиксации подлежат исключительные события — удивительные происшествия и эксцессы. В разделяющих такую установку обществах количество текстов растет как снежный ком: хроники, новости, прецеденты в праве, новые ракурсы и приемы в художественной литературе.

Тогда как для коллективной памяти, которая ориентирована на сохранение сведений о раз и навсегда заданном порядке, письменность не является необходимой.

Ее успешно заменяют «мнемонические символы» — священные горы и деревья, небесные светила, идолы божеств, захоронения предков, священные постройки, а также все ритуалы, в которые они включены. Таким образом, текстом бесписьменной культуры является весь отраженный в мифопоэтике космос.

«Иероглиф, написанные слово или буква и идол, курган, урочище — явления, в определенном смысле, полярные и взаимоисключающие. Первые обозначают смысл, вторые напоминают о нем. Первые являются текстом или частью текста, причем текста, имеющего однородно-семиотическую природу. Вторые включены в синкретический текст ритуала или мнемонически связаны с устными текстами, приуроченными к данному месту и времени».
Ю. М. Лотман. Культура и взрыв

Расширительное определение чтения как получения информации из любых символьных систем, как считывания символов культуры и интерпретируемых природных объектов, позволяет сделать вывод: чтобы прочесть текст, в общем-то, не обязательно знать грамоту. Достаточно уметь читать мир.

Однажды был человек, который смотрел на Рождество как на какую-то глупость. Он не был скрягой. Он был очень добрым и порядочным, щедрым к своей семье, честный в своих отношениях с другими людьми. Но он не верил во все то, о чем говорилось в церквях на Рождество. И он был слишком честен, чтобы притворяться, что он верит.

«Я не хочу тебя огорчать, — сказал он своей жене, которая исправно ходила в церковь, — но я просто не могу понять заявление, что Бог стал человеком. Для меня это полная бессмыслица».

На рождественский вечер его жена с детьми пошла на ночное служение в церковь. Он отказался пойти с ними. «Я буду чувствовать себя лицемером, — объяснил он — я лучше останусь дома. Я буду вас ждать».

Вскоре после того, как уехала семья, начал идти снег. Он подошел к окну и увидел, что снежинки становятся все больше и больше. «Ну, что ж, если у нас будет Рождество, — подумал он, — то пусть оно будет белым».

Он вернулся обратно к своему креслу у камина и начал читать газету. Через несколько минут он вздрогнул от глухого стука. Потом послышался еще один удар. Потом еще. Он подумал, что кто-то бросает снежки в окно.

Когда он открыл дверь, чтобы узнать, что это за звуки, он увидел стайку съежившихся птиц. Должно быть, они были настигнуты непогодой, и в поисках укрытия пытались влететь в окно.

«Я не могу позволить бедным птицам замерзнуть, — подумал он — Но как я могу помочь им?» Он вспомнил о сарае, где стоял пони. Там птицам было бы, где укрыться. Он быстро надел пальто и ботинки и потопал по глубокому снегу к сараю. Он широко открыл дверь и включил свет. Но птицы туда не полетели.

«Их нужно заманить» — подумал он. Он быстро побежал домой за хлебом, раскрошил его и посыпал на снег по направлению к сараю. К его огорчению, птицы проигнорировали хлеб и продолжали биться в глубоком снегу. Он попытался загнать их в сарай ходя вокруг них и взмахивая руками. Птицы бросились в разные стороны, но не в теплый, светлый сарай.

«Наверное, я кажусь им странным и пугающим созданием, — сказал он сам себе — как же мне дать им понять, что они могут доверять мне?» «Если бы я сам мог стать птицей на несколько минут, я бы наверное привел их в безопасное место». И в этот момент начали звонить церковные колокола.

Он замер на месте, прислушиваясь к звону, возвещающему добрую весть Рождества. Потом он упал на колени прямо в снег. «Теперь я понимаю, — прошептал он, — теперь я знаю, почему Ты это сделал».

Жил на свете мужчина. Он славился своим спокойствием, доброжелательностью и мудростью. Любое дело, за которое он брался, у него получалось отлично. Все его уважали, часто приходили за советом. Однажды к нему пришёл сосед, который ему во всём завидовал. Он был величав и горд.

— У меня в жизни всё есть! — сказал сосед уважаемому мужчине. — Я живу в полном достатке. Но тебя в городе уважают больше, чем меня. Как, по-твоему, на кого я похож?

Мудрый человек улыбнулся и говорит:

— Ты похож на Бога.

Завистливый сосед довольно улыбнулся. Но ему хотелось сделать какую-нибудь гадость приятелю, поэтому он выкрикнул:

— Зато ты похож на кучу навоза! Мне непонятно, почему весь город к тебе таскается!

Ничего не ответил на это мудрый человек, лишь слегка улыбнулся. Это ещё больше разозлило соседа. Но он продолжал:

— Почему ты не обижаешься на мои слова, ведь ты назвал меня Богом, а я тебя — навозом.

— А на что здесь обижаться? — ответил мудрый человек. — Кто познал в себе Бога, тот видит его и в других людях. А тот, кто полон навоза, видит вокруг лишь навоз.