Борис Мирза — писатель, драматург, актер, режиссер документальных фильмов и сериалов. Автор книги рассказов «Мост для Поли».

Именно рассказ — любимый жанр автора, который, по его мнению, требует ощущения и внимания к малому, незначительному, умения видеть большое в малом».

Осень была мягкой и прохладной. Такой она бывает только в конце сентября в центре Москвы и нигде больше. Только теперь в этот сероватый вечер, он до конца ощутил, что такое эта московская осень. Осень, укутывающая улицы в желтый с красным плед из листьев, осень высокого и прозрачного купола неба, осень бледно светящихся искусственным светом витрин, осень, проглатывающая воспоминания, осень несущая забытье. Да, она была мягкой и прохладной. Такой она бывает только в центре Москвы.

***
С гулким стуком захлопнулась дверь подъезда, и через пять минут он уже стоял на Петровском бульваре. И вот как всегда, сделав что-то быстрое и необдуманное, он остановился и попытался проанализировать: зачем оказался здесь, что привело его на этот унылый бульвар с мокрыми от дождя скамейками и черными стволами голых тополей, отражающихся в лужах на фоне неба?

***

Если вы захотите обменять маленькую комнатку в коммуналке на Петровском бульваре, на двухкомнатную квартиру на Рязанском проспекте, то не думайте, что это совсем уж нелепо. Вполне возможно найдется человек, готовый и на такую фантастически глупую сделку.

Тем, кто обменялся с ним, повезло, он сам нашел их, сам предложил обмен и сам согласился на не вполне адекватную доплату, впрочем, позволявшую ему прожить какое-то время, предаваясь любимому занятию.

***

С тех пор как ее не было рядом — он спал.

***

Он присел на ближайшую лавку. И ничего, что она сырая, когда сильно хочешь вздремнуть на свежем воздухе, чуть подмоченное драповое пальто разве может стать помехой?
Здесь на этом бульваре они гуляли с мамой в те далекие времена, когда она забирала его из школы. Это, кажется, был шестой класс.

Именно в то время, он впервые обнаружил, что не нравится одноклассницам. И это было вторым несчастьем, свалившимся на него за всю жизнь. Первым было отсутствие отца. Но когда он привык к первому, тут же возникло второе.

Он довольно быстро определил причины своих неудач. Он был из бедной, не полной семьи. И если до пятого класса его совершенно не смущало, что он не сдает деньги на завтраки, а наоборот носит и школы бидоны с обедом, то как только ему начали нравиться девочки, то он понял, постыдная его нищета может вызвать у сверстниц только жалость, но никакие другие чувства. И это раз.
А два, три, четыре и даже пять это то, что он был урод.

И это тоже обнаружилось к концу пятого класса. Как сам он не догадывался об этом раньше? Ведь и зеркало было у них с мамой в коридоре и смотрел он на себя часто натягивая обувь перед выходом из дома. Но вот теперь, в тот же момент, когда оказалось, что он не может купить на экскурсии по ВДНХ сосиску с горчицей, как весь класс, потому что мелочи у них с мамой не нашлось, вот теперь, вернувшись, домой с ужасной выставки, он и взглянул на себя в зеркало точно в первый раз…

Толстые щеки и жидкие волосы (их совсем почти не было, не росли), чуть скривленный набок рот с тонкими губами и до обидного маленькие глазки. Живо, в один миг он сравнил себя со сверстниками и понял, что он хуже всех. Раньше он был таким же как они, а теперь… и в ту же секунду он догадался, что они наверняка видели то какой он, и наверняка смеялись над его уродством за его спиной. Это, конечно, было не правдой, его некрасивое лицо и неуклюжая фигура никого не интересовали. Но теперь, когда он узнал, а вернее увидел себя, то не мог поверить в то, что над ним не потешаются одноклассники и что еще хуже одноклассницы.

***

Мать нашла его в коридоре. Он сидел на полу под зеркалом и плакал. Именно не ревел как маленький, а плакал беззвучно и горько, вытирая слезы ладонями, стараясь остановится. И чем больше старался, чем сильнее стискивал зубы, тем крупнее капли срывались и падали с его ресниц.

— Что ты? – Мать наклонилась и попыталась поднять его голову. – Двойку что ли схлопотал?

Он только усмехнулся в ответ. Впервые так горько, так по-мужски усмехнулся, что мать на секунду даже опешила, таким он стал другим, взрослым.

— Влюбился. – Заключила она, и улыбнулась, была уверена, что уж теперь нашла верный диагноз.

Сын посмотрел на нее, и она поняла, что ошиблась.

— Мам, — сказал он спокойно, слез будто и не бывало, — а у тебя есть фотография отца?

Она не ждала такого вопроса. То есть, конечно, она подозревала, что когда-нибудь сын захочет узнать кто его отец, но оказалась не готова к такому вопросу именно сейчас.

— Мне все равно кто он. – Сын помолчал, ожидая ответа и не дождавшись, продолжил, — все равно кто и где. Просто может быть у тебя осталась его фотография?

Что она могла ответить. Она не знала, кто он и где. Но у нее была его фотография.
— У меня осталась его фотография. – Мать смешно не выговаривала букву «Р».

Она ушла из коридора в комнату. Судя по звукам, долго рылась секретере, и вернулась. Протянула на ладони черно-белую карточку такую, какие лепят на пропуска и в паспорт. – Вот держи, Павлик. Это твой отец.

Сын взял фотку. Подержал в руках мгновенье, другое. Мать ждала, а что ей оставалось?

На Павла глядел его отец. Он был уродом, с маленькими глазками, толстыми щеками и чуть искривленным тонкогубым ртом. Эта тварь, эта уродливая толстощекая тварь, с маленькими глазенками и слюнявым кривым ртом, посмел бросить его мать.

Он посмотрел на мать мельком — знал что увидит. Мать, кончено, была очень красива.
Потом опять взглянул на фото, уже просто так чтобы отдать и забыть о нем навсегда.
Протянул карточку маме.

— Тварь, — сказал он спокойно, — уродливая тварь.
— Он твой отец, он… — она совсем была не готова к разговору с сыном…
— Выкинь… — сказал он. – Выкинь эту рожу.

Опираясь о стену двумя руками, Павел поднялся. Почувствовал спиной холодок от зеркала. Обернулся.
Теперь он всегда будет видеть его рожу. Даже если порвать фотографию на мелкие кусочки. Каждый раз, когда он заглянет в зеркало, на него оттуда будет смотреть ненавистный ублюдок, бросивший его мать.
И в эту секунду он понял, как любит маму. Ненависть и любовь слились воедино, стали чем-то одним не разделимым и главным в его душе.

***

Собственно ничего не изменилось в его жизни, с тех пор как он увидел фотографию отца. Он просто осознал себя, понял кто он в этом мире, и соответственно понял как себя вести с окружающими. Правда, окружающие не заметили перемен в нем произошедших. Никто, кроме мамы, но ведь матери замечают всё. А остальным было глубоко по фиг, как там изменился Пашка.

А сам он понял и согласился со своим вероятным будущим, в котором ему уготовано место где-то в стороне и в котором главным человеком для него станет его мать. Мир стал простым и ясным. Появилась цель.
— Давай съездим в Ленинград, — сказал он как-то вечером, — давай съездим на каникулы в Ленинград.
— Только на летние. – До лета было еще очень далеко, и мать могла пообещать что угодно.
— Хорошо. – Сказал он. – Летом.

***

Он, конечно, ни на минуту не забывал об этой поездке. Сосредоточено, почти как автомат ходил в школу учился. Старался по возможности экономить, чего мать не могла не заметить. Мелочь, которую она изредка выдавала ему на выходных, он сохранял в копилке всю до копейки.

Конечно не из-за этой копилки, но поездка с каждым днем становилась реальным их будущим. Где-то в конце зимы и мама свыклась с мыслью о том, что в ее отпуск они отправятся на неделю в Ленинград. Свыклась, обрадовалась и приняла живое участие в подготовке.

Они вместе листали книгу, принесенную им из школьной библиотеки. Это был обычный альбом-путеводитель из дешевой серой бумаги с мутными черно-белыми фотографиями.

Особенно им нравился Исаакиевский собор. Можно было подняться на его крышу и увидеть весь Ленинград разом. Дух захватывало от такой возможности.

***

Неделя летом в Ленинграде была гораздо лучше, чем он мог себе представить. Каждый день заполнен чем-то важным, значительным, новым…

Крейсер «Аврора» и Медный Всадник, Лицей, Петродворец, и наконец, у самого неба на крыше Исаакиевского собора. Чувство что летишь над этим чудесным холодным городом, чувство такое близкое к совершенному счастью, что трудно было дышать.

Они, взявшись за руки, летели над Ленинградом.

— Мы еще сможем купить мороженное, когда спустимся, мам? Я видел, там продавали у кассы.
— Сможем. – Она улыбнулась, восторг сына передался ей в полной мере. — В стаканчике, с розочкой.

Она не выговаривала «Р» в слове розочка. У нее были большие серые глаза, и белая челка падала на глаза и она хмурилась и сдувала ее, смешно выпятив нижнюю губу.

***

С тех пор они каждое лето ездили на неделю в Ленинград. Эти поездки могли прерваться на два года, когда ему исполнилось восемнадцать лет, и он не поступил в институт. Его могли забрать в армию, но тут как раз и помогла слоновья фигура подарок человека с фотографии все так же хранившейся в секретере.
Медицинская комиссия в военкомате признала Павла не годным к службе в мирное время. И хоть среди его сверстников освобождение от почетной обязанности и считалось чем-то совершенно неприемлемым на пути – армия- взросление- женитьба, он не расстраивался. О женитьбе и не задумывался. А вот устроится на работу и летом уехать с матерью отдыхать он вполне мог.

В Ленинграде есть набережная, с которой в хорошую погоду уходят прогулочные корабли. И можно ехать на корме и ощущать почти жидкий струящийся воздух и капли воды на лице.

— Мам, скажи, ты любила его?
— Кого?
— Моего отца.
-Любила.
— А теперь, — Он без труда говорил об этом, здесь в Ленинграде они могли говорить о чем угодно. – Теперь, ты ненавидишь его.

Она смотрела куда-то мимо шпиля Петропавловской крепости, вдаль, в голубовато-серое питерское небо.

-Нет. Люблю. – И потом тише, как взрослому, — любовь ведь не исчезает никогда. И никуда.
— Как это?

И тут она повернулась к нему и улыбнулась своей прекрасной улыбкой.

— Я гляжу на тебя, и вижу его. Понимаешь? Нет, конечно, не понимаешь. Но поймешь. – Она улыбнулась.
Ему было девятнадцать. Но он еще не понимал.

***

Ему было двадцать один, когда она умерла. За неделю до поездки. В июле.
Вернулся из магазина, а она лежит лицом вниз на полу в коридоре.
Он как-то сразу понял, что произошло. Понял, что это был не обморок, не припадок.
Не закричал, не бросился поднимать, а поднял трубку телефона и вызвал скорую. Вызвал так, будто к живой. Будто не знает, что произошло. И даже в конце попросил поторопится.
Повесил трубку и посмотрел на нее. Сделал шаг. Наклонился. И запахнув на ней халат поднял холодное уже тело на руки. Такая сила вдруг взялась в нем, что ни разу не спотыкнувшись, не пошатнувшись, донес ее до кровати. Уложил.

Падая, она разбила губы. Кровь запеклась на щеке и подбородке.
Он сходил в ванную и намочил горячей водой, почти кипятком, губку. И вытер щеку. Не до конца. Сходил еще раз. И еще…

***

Похорон он не помнил. Почти совсем. Крематорий. Много людей. Много. Они всегда с матерью были одни. А теперь было много людей. Много. Вдалеке гроб. Около него много людей… целый зал. Они всегда были одни.

***

Поминки он не помнил. Почти совсем. Было много людей. Жирного ублюдка с фотографии не было.
Троюродная сестра матери, приехавшая из Владимира, сказала тихо но так, что это было единственное что он услышал и запомнил.
— Совсем Пашка чумной. Как бы петельку не навязал.

***

Он навязал. Через день, или через два, или через три. Не вышло. Даже не смотря на всю допитую водку оставшуюся с поминок (примерно пол бутылки), было больно и страшно. Шум в голове сильнее каждой секундой и страх, и паника. Турник, к которому он привязал веревку, оказался слишком низок и слаб — сломался под Пашкиным весом. Турник этот когда-то делала для него мама.
На шее остался красный след. Его никто и не заметил когда отмечали девять дней.

***

Вскоре он дал объявление об обмене квартиры. И, естественно очень быстро нашел желающих. И так же быстро оказался здесь. На Петровском бульваре. Сложил в своей комнатушке их с матерью вещи.

***

За ним с гулким стуком захлопнулась дверь подъезда, и через пять минут он уже стоял на Петровском бульваре.

***

А через десять минут он спал на мокрой лавке.
С тех пор как ее не было рядом – он все время спал.

***

— Проснитесь, вы замерзнете. – Она смешно выговаривала букву «Р».

Он открыл глаза.

— Нельзя спать на мокром, — Да, она смешно выговаривала букву «Р».

У нее были вьющиеся каштановые волосы, челка, большие глаза и чуть длинноватый нос. На ней было зеленое матерчатое пальто с поясом и коричневые сапоги на молнии.

— Я больше не буду. – Он улыбнулся. – Мне приснился Ленинград.
-Я там никогда не была. Где только ни была, а там нет. – Она дунула и челка взлетела в верх. – Как вас зовут?

Он назвал свое имя, а она свое.

— Надо обязательно съездить в Ленинград. – Сказал он. – Там есть Исаакиевский собор.
— Я знаю. Может и получится. Следющим летом.
— Обязательно.
-До свидания. – Сказала она, отвернувшись, пошла поперек бульвара. Остановилась. Обернулась. – Мне домой.
И вы бы не сидели. Правда, холодно же.
— Ничего. Я еще немножко. – Сказал он.

Она кивнула и пошла к ближайшему дому. Зашла в арку.
А через несколько минут, в окне на четвертом этаже загорелся свет. А еще через мгновенье появился ее силуэт. Он махнул ей рукой. И она помахала в ответ.
И для него этот взмах означал, что тогда в Ленинграде, мама была права.

***

Любовь не исчезает никогда. И никуда.

Автор — Борис Мирза

Слава Сэ — настоящий мастер короткого юмористического рассказа, гуру иронии и повседневного абсурда. Его юмор — это не шутки ради шуток, а тонкое наблюдение за тем, как смешно может быть там, где всё вроде бы всерьёз: в семье, в магазине, у врача или даже — в попытке понять, что же такое красота.

Вчера, по пути на фигурное катание, Ляля вкусила от древа познания полную сумку французской косметики.
Как и всё, самое интересное в юности, это произошло на заднем сиденье родительского драндулета. Пока рулевая мать, Люся Незабудкина, рассыпала попутным машинам весёлые приветствия: — «Идиота обрубок», «Выбрось свои права» и «Куда прёшь, обезьяна вислоухая!» — Ляля изогнулась, подтянула сумочку, вытащила добро, зло и быстренько всё познала.

От раскрывшихся в косметичке перспектив девочка счастливо и тихо заскулила. В полный голос скулить было глупо, родительница бы услышала и захлопнула перспективы. Как мать и как женщина, она человек хороший, только жадный до косметики. Даже непонятно, с чего. Помаду мы уже год как не едим. Иногда только сорвёт башню, нападёт странная необузданность, тогда конечно, прощай тюбик.

Ляля пренебрегла зеркальцем, работала на ощупь, руководствуясь лишь творческой интуицией и несколько льстивыми представлениями о размерах своих губ, глаз и щёк.

Для оформления нижней части лица художник применила технику широкого мазка. Её живописной манере оказались присущи обобщенный контурный рисунок, условная упрощенность символов и яркая звучность отдельных цветовых пятен.

Светлые и прозрачные пейзажи правой щеки, динамичные бытовые сцены левой как бы воспели чувственную красоту и радость жизни. Композиция дышала поэтикой, игрой линейных ритмов и тонким колоритом цыганской свадьбы. Три широких чёрных полосы через лоб, по числу пойманных канализационных люков, как бы воспели вечное стремление души ввысь, к свету, к святым угодникам Илье и Николаю или кто там у них производит косметические наборы Bourjouis.

Глаза автор оформила с дерзким вызовом, слив в один компот аллюзии раннего Гогена, гротескный кич Лотрека и базовый принцип модернизма «Много туши не бывает!»

— Какая странная тишина! — вдруг насторожилась Незабудкина. И посмотрела, чтоб убедиться. А на заднем сиденье уже сидело всё, что думает Ляля о французской живописи начала прошлого века.

Поражённая красотой и чувственной мощью мирового импрессионизма, расцветшего там, где у других детей обычно видна голова, Незабудкина исполнила тройной ритбергер. Прямо за рулём. Окружающие водители приветствовали фигуру весёлыми криками «Идиота обрубок», «Выбрось свои права» и «Куда прёшь, обезьяна вислоухая!».

Конечно, Ляле не следовало в таком виде показываться матери. Это была девичья беспечность. Мать тоже женщина, ей завидно. Надо было выскакивать из машины и бежать к людям, навстречу восторгам других человеков, понимающих высокий мейк-ап.

Незабудкина решила, что выпускать на лёд такое Ботичелли нельзя. Все ведь убегут и будет скучно. Внутренний Люсин Мойдодыр поклялся поймать искусство, подтащить к воде и превратить назад в ребёнка. А горячую воду на каток не завезли. И водостойкая тушь дерзко рассмеялась в лицо внутреннему Люсиному Мойдодыру. Но и тот оказался не промах, и вскоре фигуристка Алика С. выкатилась на лёд с лицом, которое вы не сможете себе представить, если не видели позднего Моне. Ну, эти его пруд, кувшинки, солнечные блики на воде… Собственно блики и составили суть Лялиного образа.

А сегодня Ляля сказала:
— Когда вырасту, стану дядей.

И я её прекрасно понимаю.

#СлаваСэ

На днях я пригласил к себе в кабинет гувернантку моих детей, Юлию Васильевну. Нужно было посчитаться.
— Садитесь, Юлия Васильевна! — сказал я ей. — Давайте посчитаемся. Вам наверное нужны деньги, а вы такая церемонная, что сами не спросите... Ну-с... Договорились мы с вами по тридцати рублей в месяц...
— По сорока...
— Нет, по тридцати... У меня записано... Я всегда платил гувернанткам по тридцати. Ну-с, прожили вы два месяца...
— Два месяца и пять дней...
— Ровно два месяца... У меня так записано. Следует вам, значит, шестьдесят рублей... Вычесть девять воскресений... вы ведь не занимались с Колей по воскресеньям, а гуляли только... да три праздника...
Юлия Васильевна вспыхнула и затеребила оборочку, но... ни слова!..
— Три праздника... Долой, следовательно, двенадцать рублей... Четыре дня Коля был болен и не было занятий... Вы занимались с одной только Варей... Три дня у вас болели зубы, и моя жена позволила вам не заниматься после обеда... Двенадцать и семь — девятнадцать. Вычесть... останется... гм... сорок один рубль... Верно?
Левый глаз Юлии Васильевны покраснел и наполнился влагой. Подбородок ее задрожал. Она нервно закашляла, засморкалась, но — ни слова!..
— Под Новый год вы разбили чайную чашку с блюдечком. Долой два рубля... Чашка стоит дороже, она фамильная, но... бог с вами! Где наше не пропадало? Потом-с, по вашему недосмотру Коля полез на дерево и порвал себе сюртучок... Долой десять... Горничная тоже по вашему недосмотру украла у Вари ботинки. Вы должны за всем смотреть. Вы жалованье получаете. Итак, значит, долой еще пять... Десятого января вы взяли у меня десять рублей...
— Я не брала, — шепнула Юлия Васильевна.
— Но у меня записано!
— Ну, пусть... хорошо.
— Из сорока одного вычесть двадцать семь — останется четырнадцать...
Оба глаза наполнились слезами... На длинном хорошеньком носике выступил пот. Бедная девочка!
— Я раз только брала, — сказала она дрожащим голосом. — Я у вашей супруги взяла три рубля... Больше не брала...
— Да? Ишь ведь, а у меня и не записано! Долой из четырнадцати три, останется одиннадцать... Вот вам ваши деньги, милейшая! Три... три, три... один и один... Получите-с!
И я подал ей одиннадцать рублей... Она взяла и дрожащими пальчиками сунула их в карман.
— Merci, — прошептала она.
Я вскочил и заходил по комнате. Меня охватила злость.
— За что же merci? — спросил я.
— За деньги...
— Но ведь я же вас обобрал, чёрт возьми, ограбил! Ведь я украл у вас! За что же merci?
— В других местах мне и вовсе не давали...
— Не давали? И не мудрено! Я пошутил над вами, жестокий урок дал вам... Я отдам вам все ваши восемьдесят! Вон они в конверте для вас приготовлены! Но разве можно быть такой кислятиной? Отчего вы не протестуете? Чего молчите? Разве можно на этом свете не быть зубастой? Разве можно быть такой размазней?
Она кисло улыбнулась, и я прочел на ее лице: «Можно!»
Я попросил у нее прощение за жестокий урок и отдал ей, к великому ее удивлению, все восемьдесят. Она робко замерсикала и вышла... Я поглядел ей вслед и подумал: легко на этом свете быть сильным!

Ноябрь. С ним сразу все ясно. Разве может быть хорошим месяц, который начинается с «но». А в английском вообще с «no». Оставь надежду всяк сюда входящий.

Достать чернил и плакать — про него. Классик ошибся на пару месяцев.
В ноябре миром управляет ученик. Ноябрю все сигналят: проезжай быстрее.

Мокрый снег — такое мог придумать только Босх. Не Бог, я уточняю, а Босх. Наши лица утром в ноябре — Мунк.
В ноябре Босх с Мунком пляшут канкан. Такое даже представить жутко, а мы в этом живем.

В ноябре я перехожу в режим хокку. Стараюсь замечать красоту мелочей. Прислушиваюсь к тихой музыке повседневности. В ноябре гоним эндорфины из чего попало, выжимаем по капельке.

Вот яичница-глазунья. Идеальный желтый. Желток словно подернутый слезой. Кристаллик соли на нем. Сколько в этом желтом жизнерадостности, оптимизма, надежды. Обычно жена делает мне глазунью из двух яиц. Так что эффект умножаем на два.

Или автобус, которого долго ждал. Он подъезжает, улыбаясь одними фарами. Не замечали? Долгожданные автобусы всегда так подъезжают.

Джо Дассен. Это обязательно. Натощак три раза в день. Этим голосом запело бы море, если бы море умело петь.
В ноябре человек начинает гнездиться. Дом приобретает особое значение. Обычно на ноябрь я планирую покупку новой настольной лампы. Напоминаю, что ёжик вышел из тумана именно на свет лампы, пересмотрите внимательно.

В ноябре нагрузка на кота резко увеличивается. В ноябре коты выполняют функцию упаковочной пленки с пузырями. Котов взбивают как подушки. Коты терпят — понимают: они отрабатывают за год.

Ну, и не забываем обниматься. Чтобы злой ветер не унёс нас по одиночке. Объятья — кратчайшее расстояние между двумя людьми. Электричество души передаётся через руки. Замыкаем цепь.

©️Олег Батлук

Дождавшись, когда мама первой уйдёт на работу, сын подошёл к отцу и неуверенно сказал:

- Пап, можно тебя попросить об одном маленьком одолжении? Только ты сразу не ворчи, ладно.

- Так, понятно. Деньги нужны? - сразу догадался отец.

- Угу.

- И сколько?

- Всего пятьсот рублей. Я тебе со стипендии сразу же отдам, пап, ты не переживай.

- Чего? - отец удивлённо уставился на сына.

- Я говорю, не переживай. Я деньги верну.

- С чего это я переживать-то буду? – усмехнулся отец. - Ты думаешь, мне для тебя денег жалко?

- Не думаю. Просто, я же теперь стипендию получаю. И должен надеяться только на себя.

- Так, ладно, хватит! – оборвал сына отец. – Миллионер, понимаешь, нашёлся. Стипендию он получает. Пятьсот рублей, значит? А чего так мало просишь? Может, тебе тысячу дать? У тебя же до стипендии ещё целая неделя.
- Не надо мне тысячу. Нормальный букет стоит около пятьсот рублей. Я спрашивал в цветочном киоске.

- Букет? - отец заулыбался. – Интересно… Молодец. И кому ты собираешься дарить букет?

- Да так... Девочке одной.

- Подружке, что ли, своей?

- Нет, не подружке.

- Как это не подружке? А кому, тогда?

- Ну так. Просто одногруппнице.

- Просто?.. И с чего это ты ей букет решил подарить? У неё сегодня день рождения?

- Пап, ну хватит меня пытать! – недовольно воскликнул сын.- Скажи, дашь или нет? И всё.

- Что значит – хватит пытать? Мне же интересно. Значит, ты сегодня на праздник идешь, и тебе точно нужно больше денег дать.

- Нет, папа. Никакого праздника не будет.

- А что будет?

- Ничего не будет. Просто я подарю девочке цветы и всё.

- Ага, - догадался отец. - Ты хочешь ей понравиться? Что бы потом закрутить с ней шуры-муры. Так что ли?

- Ну папа! Ну хватит! Я просто хочу подарить девочке цветы. - Сын был уже не рад, что обратился к отцу.

- Ну чего ты нервничаешь? Мне просто хочется узнать - зачем ты собрался дарить девочке цветы.

- Затем, чтобы она улыбнулась.

- Кому? Тебе?

- Нет. Просто улыбнулась, и всё. У этой девочки недавно в семье произошло большое несчастье. Погиб ее папа. Понимаешь? Она каждый день приходит в институт печальная, и совсем не улыбается. Раньше она так весело смеялась, а теперь... - Сын печально вздохнул. - Теперь у неё глаза вечно на мокром месте. Мне грустно на неё смотреть. Я хочу, чтобы она улыбалась.

- Ах, вон оно что... - Отец удивлённо посмотрел на сына. - Надо же, какой ты у меня, оказывается… Значит, ты придёшь сегодня в институт, и сразу подаришь ей цветы, да?

- Нет, не с утра. Перед лекциями дарить цветы как-то неудобно. Все тогда сразу подумают, что я за ней ухаживаю.

- А ты за ней не ухаживаешь?

- Нет, конечно. Я ей после лекций цветы подарю. Эх, папа... Мне так больно на неё смотреть. Я же хорошо помню, какая у нас мама была, когда умерла её мама, моя любимая бабушка. Я не хочу, чтобы и эта девочка тоже была печальная целый год.

- Да... Страшно, когда такое случается… - Отец полез в бумажник и достал пять тысяч. - Ты прав... Бери деньги.

- Папа, ты чего? Я, же прошу пятьсот рублей.

- Ты, знаешь, парень, мне кажется, тебе придётся её ещё и в кино сводить пару раз. И куда-нибудь в парк, где есть карусели... Или в зоопарк, опять же… Надо её как-то отвлечь от грустных мыслей. И отдавать эти деньги мне не надо, понял?

- Правда?

- Ну, я же сказал.

- Ладно… - Сын кивнул, потом подумал, и пожал отцу крепко руку. - Спасибо, пап. Большое спасибо.

- Да ладно тебе...

Сын, радостный, убежал в институт.

А спустя какое-то время и сам отец вышел из квартиры и отправился на работу.

Вечером он вернулся домой с букетом цветов, и прямо на пороге торжественно вручил его жене.

- Дорогая моя, это тебе!

- Батюшки! - воскликнула удивлённо она. – Это по какому поводу? Я забыла, что у нас с тобой сегодня какой-то праздник?

- Нет никакого праздника, - заулыбался муж.

- Точно?

- Сто процентов.

- А тогда, зачем эти цветы?

- Да так… - Муж пожал весело плечами. - Просто я стал замечать, что ты в последнее время встречаешь меня какая грустная. Я подумал, вдруг ты меня надумала разлюбить? И решил тебя немножко задобрить.

- Вот ведь, неисправимый болтун, - засмеялась жена, и отправилась ставить цветы в вазу.

- А сын с института пришёл? – спросил муж.

- Нет. Позвонил, сказал, что пошёл в кино.

- Один?

- Вроде, нет.

- Ну, вот и хорошо, - опять заулыбался муж. - Значит, сегодня ещё два человека будут радоваться жизни.

- Ты о чем это? - не поняла жена.

- Да так... Просто, жизнь, оказывается, прекрасная штука... Главное, вовремя подарить женщине цветы…

© Анисимова

Бармен! Есть у вас что-то от грусти и депрессии?
— Что случилось?
— Надоело всё, жизнь не радует.
— Тогда коктейль «Радуга». Придает жизни смысл и ощущение новизны.
— Интересненько. А из чего он?
— Это наш фирменный секрет. Вы пробуйте-пробуйте!
На третьем стакане посетитель рухнул под стойку. Бармен покачал головой и крикнул в сторону служебной двери.
— Михалыч, одну «радугу».
Дюжий тип в камуфляжном костюме взвалил храпящего посетителя на плечо и вынес из бара.
Очнулась жертва коктейля в багажнике автомобиля. Нещадно трясло и в бок впивалась острая железяка. Минут через десять машина остановилась и крышка открылась. Несколько человек в масках вытащили мужчину, бросили на траву, закурили и стали обсуждать, где его лучше закопать.
Жертва, стараясь не шуметь, тихонько откатилась к кустам и ломанулась в лес.
— Стой! Куда?!
Послышались выстрелы. Мужчина, пригибаясь, петлял между деревьями. Скатился в овражек и побежал по руслу ручья.
Через час он вышел к дороге с другой стороны леса. Грудь распирала радость жизни, гордость за спасение самого себя. Депрессии не было и следа.
А на следующий день ему пришел счет за услугу «Коктейль Радуга»:
алкогольный напиток — 500 рублей
Аниматоры — 5000 рублей
Мужчина оплатил без сожаления.

Автор: (с) Александр Горбов (Котобус)

Один моряк получал письма от женщины, которую он никогда не видел. Её звали Роза. Они переписывались 3 года. Читая её письма и отвечая ей, он понял, что уже не может жить без её писем. Они полюбили друг друга, сами не осознавая того.

Когда закончилась его служба, они назначили встречу на Центральном вокзале в пять часов вечера. Она написала, что в петлице у неё будет красная роза.

Моряк задумался: он никогда не видел фотографию Розы. Он не знает, сколько ей лет, не знает, уродливая она или хорошенькая, полная или стройная...

Он пришёл на вокзал и когда часы пробили пять, она появилась. Женщина с красной розой в петлице. Ей было около шестидесяти. Моряк мог повернуться и уйти, но он не сделал этого. Эта женщина писала ему всё то время, пока он был в море, посылала подарки на Рождество, поддерживала его. Она не заслужила такого отношения. И он подошёл к ней, протянул руку и представился. А женщина сказала моряку, что он ошибся. Что Роза стоит за его спиной. Он обернулся и увидел её. Она была одних с ним лет, милая и очаровательная.

Пожилая дама объяснила ему, что Роза попросила её продеть цветок в петлицу. Если бы моряк повернулся и ушёл, всё было бы кончено. Но если бы он подошёл к этой пожилой даме, она показала бы ему настоящую Розу и рассказала всю правду...