Необычный рассказ об обычном чуде – ведь именно этого нам чаще всего не хватает.

— Здравствуйте!

Молодая женщина, нет ещё сорока, с хорошей фигурой, скверной осанкой, с двумя пакетами из соседнего магазина и усталостью в голосе, во взгляде.

— Добрый день, барышня. Садитесь, пожалуйста, вот свободный стул. Что Вы хотели? Фото на документы? На визу?
— Я… Понимаете… В общем, мне сказали, что Вы волшебник.
— Кто я, простите?
— Волшебник. Что Вы сможете совершить чудо.
— Милая, что написано на вывеске? Правильно, «ИЧП Горяев. Фотографические услуги». Я делаю фото на документы, изредка снимаю свадьбы, детей, пьяных людей на корпоративных праздниках. Никаких чудес.

Женщина посмотрела на фотографа, отвела взгляд.

— Но мне говорили… Она не могла ошибиться, Вы помогли ей однажды… Пожалуйста, не прогоняйте меня. Понимаете, мне очень нужно чудо, хотя бы маленькое, иначе ничего не изменится, так и будет всегда.
— Ну что Вы, милая, никто Вас не гонит. Хотите чаю?

Не дожидаясь ответа, Горяев включил чайник, достал с полки гостевую кружку.
Женщина торопливо пила сенчу, сбивчиво рассказывала свою жизнь, фотограф молчал, слушал.


— Чудо, говорите? Тогда переставьте сумку вот сюда. Не волнуйтесь, пакеты не упадут. Сядьте ровнее, правую руку чуть выше. Да, хорошо. Сейчас свет чуть изменю. Смотрите в объектив. Улыбнитесь.

Едва заметная улыбка, недоумение, любопытство.
Щёлкнул затвор — раз, другой, третий. На мониторе старого горяевского компьютера появились фотографии.

— Ой, а что это будет?
— Терпение, барышня, всего пятнадцать минут.

Тёплый мягкий фильтр на весь кадр, будто солнце на рассвете. Горяев называл этот эффект «сказкой». Смягчить морщинки, тени под глазами, подправить осанку. В руки — букет из фотобиблиотеки, маленькие подсолнухи и синие ирисы, почти в цвет её глаз. Вместо ровного студийного фона — осеннее светлое утро в золотистом тумане где-то в Париже, Шартре, Руане, толком не разобрать. Кольцо на безымянный? Нет, не надо, это уж она сама, если захочет. Лист матовой бумаги. Печать.

— Ой! Это я? Это правда я? Такая красивая? Как…
— Да, милая, это Вы, красивая и счастливая. Никогда об этом не забывайте.

Женщина молча смотрела на фотографию. Исчезали с её лица морщинки, серая тень усталости, озорные девичьи искорки заблестели в глазах. Она подхватила свою сумку, пакеты с покупками легко, словно пустые, поцеловала Горяева в давно не бритую щёку, выбежала из его крохотной студии.

Горяев долго сидел с закрытыми глазами перед компьютером, потом достал из ящика стола фляжку, налил в свою кружку золотой пряный напиток, выпил, поморщился. С монитора всё смотрела на него женщина из далёкого далёка — Парижа, Шартра, Руана, в тумане не разберёшь. Горяев нажал на две кнопки — «Закрыть» и «Не сохранять».

Автор: Модест Осипов, «Сказки для себя»

Тридцать лет назад работала я психологом в северном финском городке. Недалеко от полярного круга. Вокруг бескрайние леса, холмы и озера. Еще не тундра, сосны высокие и березы, но все же настоящий север. Народ живет на хуторах и в маленьких селах. От села до села можно ехать час и никого не встретить.

Два раза в месяц я принимала клиентов в самой дальней деревне. Машины у меня не было, приходилось ездить на попутных или на автобусе. Чаще на автобусе - мало кто ездил из деревни, особенно, зимой. Продукты привозил магазин-фургон.

Для приема клиентов мне предоставляли кабинет ветеринара. Сам он давно был на пенсии. Клиентам помещение нравилось, успокаивало и наводило на приятные мысли. На стенах висели старые плакаты с толстыми коровами и козами, похожие на те, что я видела в детстве у бабушки в колхозе: Хорошее здоровье и веселое настроение дадут нам пахта и простокваша!

31 декабря я закончила прием раньше обычного - клиенты с утра уже праздновали, так что явился только один, пожилой человек, у которого пришельцы с Юпитера уже лет десять нахально воровали стаканы и ложки, а также отливали бензин - им не хватало на обратный путь. Зимой он себя чувствовал лучше, пришельцы являлись реже, видимо, боялись морозов.

В три часа я уже была свободна, оделась и побежала к шоссе по узкой дорожке между сугробов. Мороз был крепкий. Солнце уже село.

Скоро пришел автобус. Людей в нем было человек десять, все, по финской привычке, сидели по одному, молча, уткнувшись в окна и газеты. Я тоже села у окна. Помню, как я была рада, что скоро приеду домой и успею приготовить новогодний ужин.

Автобус мчался по расчищенной дороге, мимо заснеженных холмов, машин навстречу не попадалось. В то время еще не было мобильных телефонов, так что тишину нарушал только мягкий гул мотора и тихое бормотание радио у шофера. Я рано встала в тот день, поэтому задремала. И не сразу поняла, почему окно вдруг оказалось подо мной. Финны - люди сдержанные, так что никаких криков не было, раздались только несколько сдавленных восклицаний непечатного характера. Радио продолжало тихо играть польку.

Какой-то высокий парень помог мне выбраться, я выпрыгнула из двери в сугроб и сразу провалилась по пояс. Автобус полулежал, упершись в толстенную сосну. Вокруг был темный лес. Над деревьями ярко горели звезды.

Кто-то успокаивал водителя, который явно был не в себе. Он методически стучал кулаком по своей голой голове. Во мне проснулся психолог, я сказала:

- Дайте ему шапку, будет мягче.

Удостоверившись, что никто из нас не пострадал и находится в полном порядке, за исключением некоторого нервного расстройства у водителя, мы решили идти вперед по шоссе и искать людей. Один мужчина сказал, что до ближайшего села километров тридцать, к новому году точно дойдем. Если, конечно, не замерзнем. Мороз крепчал.

Шапку водителя нашли, мы вскарабкались на шоссе. Оно было совершенно темное. Поэтому мы все сразу увидели впереди огонек. Я и не знала раньше, как это прекрасно - увидеть огонек в темноте.

Дружной толпой мы побежали вперед и через несколько минут оказались перед старым домишком, обшитым темно-красными досками. В оконце горел свет.

Помню, что никто даже не постучал, мы просто открыли дверь и вошли. Из сеней прошли в горницу, пиртти, как ее называют финны. Там за столом с кружкой в руке сидела маленькая старушка. Она изумленно смотрела на нас, как на пришельцев с Юпитера.

Все заговорили разом и стали рассказывать, что случилась авария, что автобус съехал с дороги в кювет, что водитель, кажется, тоже съехал с катушек и нужно позвонить в полицию.

Постепенно до старушки дошло. Она невероятно обрадовалась и бросилась к печке. Достала пирог и трясущимися руками стала наливать в кофейник воду...

К счастью, в доме был телефон. Обычный черный старинный телефон. Кто-то начал звонить в полицию. Я спросила:

- Можно я позвоню в детский сад? Мой ребенок...

Старушка замахала руками:

- Конечно! Звоните все! Небось родные-то беспокоятся!

- Я тоже позвоню, - сказал высокий парень. - Я оставлю пару марок тут, у телефона.

В то время телефонные разговоры в Финляндии стоили дорого. Компании брали за каждую минуту, даже если звонишь в соседний дом.

Старушка сказала:

- Не надо никаких денег!

Все начали звонить домой. Высокий парень подмигнул и указал на блюдечко. Люди потихоньку клали туда монетки и даже бумажные купюры.

Полицейские прибыли через полчаса, а через час приехал и другой автобус. Все это время мы сидели за столом, ели калакукко - ржаной пирог с ряпушками и пили кофе с вареньем из брусники. Старушка сидела во главе стола. Щеки ее раскраснелись, она улыбалась довольно и гордо, как маленькая старая королева. Когда мы уезжали, она вышла нас проводить и сказала:

- Вот и у меня в этом году были гости! Хорошего нового года!

И сейчас вижу, как стоит на крыльце покосившегося домишки сгорбленная фигурка в клетчатом платке... Стоит и счастливо улыбается...

Что сказать еще? Бывает, что мы сворачиваем с дороги. Опаздываем. Падаем в снег. Оказываемся не там, где хотели. Бывает вокруг темно и холодно. И одиноко, и страшно.

Но кто-то зажигает огонек. И неизвестная дорога удивительным образом приводит нас туда, куда надо. Где нас согреют и где и мы можем кого-то согреть.

Елена Вяхякуопус

Отличное настроение после прочтения гарантировано!

Мой сын обладает хорошей памятью. В детском саду он знал наизусть все тексты утренников, поэтому до последнего дня было непонятно, какой у него костюм, ведь детки болеют и он мог их заменить, зная все роли.

На новогодний утренник пятилетнему сынуле досталась роль огурца.

Узнав об этом накануне дежурства, я купила зелёную футболочку, цветной картон и с большим вдохновением всю ночь шила зелёные шортики под футболку и клеила салатовую шапочку из картона с чудесным хвостиком из проволоки, обтянутой зелёной тканью.

На утренник шёл папа, что не внушало особого доверия, поэтому инструкция, как одеть ребёнка и как закрепить шапочку, читалась папе утром перед работой.

В разгар дежурства позвонила воспитательница и срывающимся голосом сообщила, что у них заболел исполнитель самой главной роли и завтра сын будет…колобком. На мой нервный вопрос – может ли колобок быть в костюме… огурца? – в трубке была многозначительная тишина.

Я позвонила мужу на работу и сообщила про форс-мажор. Абсолютно счастливым голосом (меня уже тогда это должно было насторожить) муж сказал, что нет никаких проблем. Он возьмёт с собой двух друзей хирургов, а три хирурга – это супер команда, которая справится с любой задачей! И они, то есть, хирурги – очень смекалистые мужики, поедут к нам домой и решат эту проблему (моя интуиция, видимо, была очень больна в тот момент!)

Забегавшись в роддоме, я в девять вечера позвонила домой. Трубку взял сын и сообщил, что они купили белую футболку, а сейчас папа клеит жёлтый картон, дядя Вова готовит кушать, а дядя Владик – смеётся.

Ещё через час сын сообщил, что он ложится спать, а дядя Владик вырезал из жёлтого картона круг и рисует на нём глазки, дядя Вова открывает банку солёных огурцов, а папа – икает от смеха.

В двенадцать вечера я позвонила опять. Муж сообщил, что дядя Вова и дядя Владик очень устали делать колобка и уже… спят. И есть нюансы.

Колобок, чисто случайно, был приклеен дядей Вовой суперклеем на белую футболку очень криво. Поэтому, когда дядя Владик отдирал сей шедевр, то футболка порвалась. Поэтому они его пришили медицинским шёлком на зелёную футболку огурца.

Но получилось красиво, что я даже не представляю себе как. А ещё… они сделали колобку тридцать зубов, и он теперь улыбается во весь рот, правда ещё на два зуба не хватило белого картона.

(Ну ничего страшного, – сказала я, – на фоне тридцати зубов это будет незаметно).

Так что я могу не нервничать, спокойно работать и у моего сына будет самый лучший костюм. А кто это там храпит? Так это дядя Владик, который так тщательно вырезал из картона зубы, что заснул прямо в кресле.

Меня до утра терзали смутные сомнения. И, сдав дежурство, я закатила истерику главврачу, чтобы меня отпустили, хоть на час, на утренник сына.

Я немного опоздала… Из актового зала доносился хохот с завываниями и всхлипываниями. Я приоткрыла дверь…

Возле новогодней ёлки пытался прыгать колобок. Огромное круглое жёлтое лунообразное лицо на груди сына было в диаметре от подбородка до колен. Глаза этого монстра смотрели в разные стороны. Три шёлковых длинных горизонтальных шва над глазами ассоциировались с морщинами на лбу глубоко умудрённого жизнью колобка.

Особо впечатляло отсутствие двух зубов в широко раскрытом рту. Потому что это были … два передних верхних зуба!

Это был очень пожилой, потасканный и видавший жизнь колобок, страдающий хроническим алкоголизмом и вернувшийся недавно из колонии строгого режима… Ну а весь этот скрупулезный труд трёх хирургов дополняла весёленькая салатовая картонная шапочка огурца, с проволочным хвостиком, обтянутым зелёной тканью.

В этот момент сынок начал декламировать стишок, который начинался словами: «Где вы ещё увидите, такого же, как я?…» (было продолжение, что «только в сказке и на новогоднем утреннике», но всем уже было не до этого…) – воспитательница со стоном присела на корточки, зал плакал….

Автор: Наташа Яремчук

– Вот, пожалуйста, ваш талон на утилизацию, – девушка-андроид с улыбкой протянула мне пластиковую карточку. – Ждём вас через три дня.

– Здесь какая-то ошибка, – возразила я, пряча руки за спину, как будто бы если от талона отказаться, компьютер переменит решение.

– Нет, всё верно, – доброжелательно подтвердил робот. – Средств на вашему счету хватит на оплату аренды за три ночи и минимальный набор продуктов. Далее ваше существование не рентабельно.

– Я могу пожить у подруги! – выпалила я первое, что пришло в голову.

– Если у вас имеются кровные родственники или иные лица, способные гарантировать оплату по счетам за ваши нужды, вы должны сообщить их координаты. Когда придёт подтверждение о спонсировании, решение будет пересмотрено.

Я с ненавистью посмотрела на доброжелательную пластиковую маску. Конечно, злорадство мне померещилось, откуда эта кукла знает, что родных у меня нет, а последнюю подругу утилизировали год назад. Я продержалась долго, но от судьбы не убежишь. То есть от службы по контролю населения бегать невозможно. Ежемесячно нужно отмечаться, чтобы они оценили, способен ли гражданин оплатить ресурсы, которые потребляет. А с пятидесяти лет – еженедельно.

Что же, когда-нибудь этот день должен был настать. Мне шестьдесят. Должно было исполниться через неделю. Уже не отмечу этот юбилей.

– Вы имеете право выбрать форму утилизации, – подсластила пилюлю андроид. – Газ, инъекция или физическое воздействие на тело.

– Пусть мне отрубят голову! – нервно хохотнула я.

– Данная форма не предусмотрена, это не гуманно, – после паузы заявила эта равнодушная кукла.

– Если затрудняетесь с выбором сейчас, можете сообщить о своём решении непосредственно перед операцией.

– Только не говорите «смерть от старости», а то она зависнет. Это простейшая модель, – предостерёг голос у меня за спиной. – Придётся ждать, пока перезагрузится, а я бы хотела до полудня успеть домой.

Я обернулась, слишком уж бодро и позитивно звучал голос. Обычно всё веселье оставляют за порогом этого зала. Даже те, кто способны оплатить себе ещё месяц-другой, пребывают в мрачных настроениях. Следом за мной в очереди на контроль стояла улыбчивая дама лет на десять старше меня.

Она не пыталась маскировать возраст и даже волосы не красила. Удивительно! Наверное, может себе позволить не работать. Ведь если ты недостаточно молодо выглядишь – работы не получить. Наверное, этой старухе повезло со спонсорами. Скорее всего, дети.

Эх, говорили мне в своё время: рожай, если хочешь жить подольше. Когда не сможешь работать, дети позаботятся. Впрочем, это как повезёт. Одна моя приятельница троих родила, ресурсов на них уйму потратили и она, и отец. А когда доход перестали получать, ни один из отпрысков не захотел взять родителей на спонсорство. Отказ оплачивать чужие ресурсы – это законное право. Приятельницу лет пять назад утилизировали, мужа её чуть позже. У мужчин планка уровня дохода ниже. Но они на лечение предпочитают не тратиться и сразу идут на утилизацию.

Я вертела в руках плоский квадратик талона на смерть и не могла поверить, что это происходит со мной. И самое страшное, что за три дня денег я нигде не достану.

– Пожалуйста, ваш талон на утилизацию. Ждём вас через два дня, – объявила андроид даме, сменившей меня у стойки.

– Благодарю, – любезно ответила та.

– Но я имею право продать прошение, чтобы Совет рассмотрел вопрос о назначении мне содержания за государственный счёт.

– По какой причине?

– Я художник, заканчиваю картину, которая станет национальным достоянием.

Я замерла, любопытство пересилило отчаянье. Всем известно, что после того, как экономически целесообразным сочли утилизировать тех, кто потребляет больше ресурсов, чем способен произвести, произведения искусства практически не создавались. И новая государственная программа по возрождению национальной культуры подразумевала послабления для людей творческих профессий. Значит, передо мной художник!

– Прошу вас предоставить образец работы.

Дама выложила на стойку перед андроидом рисунок. Я подошла поближе. Это был натюрморт: кувшин, груша, цветок. Такие рисуют на уроках "изо" в школе. Ничего шедеврального или даже оригинального. Одна из стенок кувшина кособокая. Дама, заметив мой интерес, подмигнула.

– Необходимо организовать комиссию, которая оценит художественную ценность полотна, – объявила андроид. – Максимальный срок четыре недели, на это время вам будет начислена материальная поддержка.

Получив новую карточку, дама с довольной улыбкой пошла к выходу, я словно удав за кроликом шагала за ней.

– Как вам это удалось? – спросила я, когда мы вышли на улицу.

– Это же робот, она подчиняется своим инструкциям, – усмехнулась художница.

– Но ведь в комиссии будут искусствоведы, они поймут, что ваша картина никакой не шедевр национального достояния!

– Да, но через четыре недели я буду в другом городе и предъявлю другому андроиду портрет моей собачки. Может быть, он получится удачней. Таким образом, я рассчитываю дожить лет до восьмидесяти.
И к тому времени сама стану национальным достоянием – старейший житель страны. Ну теперь ещё, может быть, вы составите мне конкуренцию, – дама подмигнула. – Будем сниматься в социальных рекламах, мол, только достойные люди имеют право долго жить, поддержите программу утилизации нерентабельных граждан.

И, смеясь, она удалилась к автобусной остановке.

Я ещё несколько минут стояла, восхищённо глядя вслед этой находчивой даме, а затем поспешила домой.

Где-то у меня лежала недописанная поэма. Когда я работала, закончить её было некогда, но пришла пора доделать. Завтра принесу поэму андроиду, пусть созывает комиссию...

Ирина Першина

Процесс по делу Элли МакГилан начался в два часа дня. Судья требовала перенесения рассмотрения на девять, но это время было признано оскорбляющим права хронотипов вида «сова».

— Мисс МакГилан, — начал адвокат, — правда ли, что первого октября вы сдали профессору Хилтону реферат по теме «Древнегреческие скульптуры»?
Девушка кивнула:

— Именно так. Профессор вернул его неделю спустя с высшей оценкой.
— И что он сказал при этом?
— Он сказал, что я молодец.

В зале ахнули.

— Ограничился ли он этим высказыванием?
— Нет, сэр. Он добавил, что я большая умница.

Раздались гневные восклицания. Мисс МакГилан вытерла слезы носовым платком.

— Большая, — скорбно повторил адвокат. — Профессор Хилтон не только применил формулу доминирования, унизив мою подзащитную! Он не остановился и перед фэтшеймингом. Мисс МакГилан, что вы почувствовали в тот момент?
— Я была совершенно уничтожена.
— Ваша честь, подсудимый грубо нарушил право моей клиентки на гендерную идентичность. Сначала он применил дискриминационный термин «молодец», хотя мисс МакГилан определяет себя как молодессу, а вслед за этим сбил ее полоролевые ориентиры. «УМНИЦА!» Что это, как не буллинг, эйджизм, институциональный сексизм и мизогиния!

Все уставились на профессора, сидящего в железной клетке.

— Нельзя исключать, что он латентный нарцисс! — прогремел адвокат.

Профессор Хилтон нервно погладил лысину.

Судья обернулась к нему.

— Что вы можете сказать в своё оправдание?
— Я был в состоянии аффекта, — твёрдо ответил профессор.

По залу побежали шепотки. Профессор Хилтон выпятил подбородок:

— Работа, которую представила мисс МакГилан, была напичкана фотографиями древнегреческих скульптур, а у меня гимнофобия, ваша честь. При виде Венеры Милосской я потерял сознание.
— Это не помешало вам похвалить реферат, — усмехнулся адвокат.
— В то время я не осознавал глубины нанесённой мне травмы. Но и спустя месяц мне снятся её обрубленные руки. А эти отколотые носы, уши... Насилие, бессмысленное зверство! Было нарушено моё право на стабильность психического состояния. Разве должен я, такой нежный, всё это видеть?
— Но вы ведёте предмет «Культура древней Греции»! — вскричал адвокат.
— Тем ужаснее моя участь!
— Вы свободны в выборе профессии!
— У меня сформировалась болезненная зависимость, — парировал профессор.
— Вы могли лечиться!
— Я и лечусь! Каждый вечер мы с коллегами посещаем паб «Лысая выдра».
— Так вы пьёте?!

Профессор удивленно поднял брови.

— Вы обесцениваете первую ступень моей самостоятельной терапии?

Адвокат пожевал губами.

— В общем, дело ясное, — сказал он наконец. — Изолировать вас от общества — вот задача правосудия.

Судья вперила в него грозный взгляд и привстала.

— Воздержитесь от поспешных заключений! Свидетели подтверждают, что при виде обнаженных девиц подсудимый всегда приходил в возбуждение. Несомненно, мы имеем дело с аффектом. Мисс МакГилан спровоцировала внутренний конфликт в своём преподавателе, а затем нанесла урон его репутации. На месте профессора я бы подала исковое заявление.

Адвокат заволновался.

— Но вы не учитываете прецедента Пронтуса-Копилкиной...
— Критика без запроса? — недобро сощурилась судья.

Адвокат побледнел.

— Вы неправильно меня поняли, ваша честь...
— Намекаете на мой невысокий интеллектуальный уровень?

Адвокат открыл рот и снова закрыл.

— Профессор Хилтон объявляется невиновным! — подытожила судья и с удовольствием стукнула молотком по дощечке.

Когда все разошлись, она обернулась к секретарю.

— Кто у нас дальше, Генри?
— Минуточку... Ага, вот. Бенедикт Кэмбербэтч. Актёр, пятьдесят восемь лет.
— Господи! А с ним-то что?
— Он подает в суд на паб «Лысая выдра» как на публично оскорбляющий его возрастные и физиологические особенности.

Судья задумалась.

— Лысая... хм... выдра... М-да. Знаете, принесите-ка мне пинту эля из этого бара, Генри. Недолго ему осталось.

Елена Михалкова

«Мне в жизни не везло с самого момента моего зачатия…» — так начал эту историю пожилой профессор, когда вконец уже устал от наших постоянных причитаний. А «причитали» мы, группа бизнесменов, предпринимателей, управленцев, приехавших в конце 90-х в калифорнийский университет за новыми технологиями в маркетинге и PR, исключительно на тему: «конечно, вам-то хорошо тут говорить… если б у нас такие налоги/законы/учителя/родители/деньги/возможности… и т.п. были, — мы бы….». И дальше следовала красивая история о том, чтО «мы бы»…
Он вышел из-за кафедры, присел как-то бочком на первую парту и произнес эту самую фразу: «Мне в жизни не везло с самого момента моего зачатия…»
— Хотите расскажу свою печальную историю?
— Конечно же, да! – закивали мы. И приготовились его жалеть.
Я тут привожу его рассказ в своем изложении — как услышала, как запомнила. Не просто запомнила, а усвоила. На всю жизнь:
— Мне в жизни не везло с самого момента моего зачатия…
Мой отец, перебивающийся случайными деньгами от погрузок-разгрузок, исчез из моей жизни, как только узнал, что его несовершеннолетняя подружка — девушка-мулатка, предпочитающая ночной образ жизни, — «залетела». Его как ветром сдуло! Поэтому я — безотцовщина.
Мое невезение только начиналось… Юная мулатка, хоть и выносила меня почти до срока, но только заслышав мой первый крик, тут же, на родильном столе, отказалась от меня. Так я, слабая беззащитная кроха, только что пришедшая в этот чужой, незнакомый мир, остался совсем один… Кричащий от безысходности во всю эту Вселенную на руках у акушерки.
Дальше — больше… Мне фатально не везло… Меня не усыновили в младенчестве — я был очень слабым, болезненным ребенком. К тому же в те годы, рожденный от мулатки, я вообще имел мало шансов быть усыновленным. Поэтому из Дома малютки, я прямиком попал в детский дом.
Ну, тут уж… не везет — так не везет! Это был детский дом для «цветных» детей, каких нас там только не было… Я испытал сполна на себе все: и как дерутся китайцы, и как плюются мексиканцы, и как больно щиплются черные…
Не везло мне и с учебой… Учителя долго не задерживались и все время менялись. Да, честно говоря, и не по всем предметам они у нас в детском доме вообще были. Поэтому со школой у меня тоже, как вы понимаете, не задалось. Ну, просто — тотальное невезение!…
…Он помолчал. Посидел в тишине, глядя куда-то в пол… Потом поднял глаза на нас. Мы, конечно сочувственно ждали продолжения этой истории, не понимая — к чему он вообще все это начал, — ведь так славно спорили по маркетинговым задачкам всего полчаса назад.
— Я устал рассказывать вам это, — неожиданно сказал он, — Это не моя история… Хотите, я расскажу вам СВОЮ?
Немая пауза… Нам оставалось только покивать головами, потому что мы вообще уже окончательно потерялись: где тут чья история, для чего он вообще все это нам рассказывает, да еще и язык английский для многих не просто в своих тонкостях давался.
— А моя история — вот… — продолжил он.
— Я по жизни вообще — очень везучий человек!
Мне повезло прямо с самого момента моего зачатия, когда мой непутевый папаша исчез из жизни моей, не менее непутевой, мамаши, а заодно и из моей жизни — раз и навсегда! Возможно он почувствовал, что не сможет дать мне всего того, что поможет мне выжить. Я благодарен ему за то его решение… Кто знает, каким бы я вырос и что бы вообще со мной стало, если бы мое младенчество и детство прошло рядом с ним. Возможно он интуитивно понял, что этот слабый малыш никогда не сможет стать сильным рядом с ним и поэтому тихо ретировался. И я благодарен ему за это.
А мне, между тем, продолжало везти.
Юная мулатка отказалась от меня прямо на родильном столе. И это уже была удача! Потому что, если бы она забрала меня из роддома, я вообще не уверен, что остался бы в живых… А так у меня, хоть и слабого, недоношенного, появился шанс! Шанс на жизнь! И дала мне его она… Моя непутевая семнадцатилетняя мать. Я благодарен ей за этот ее отказ. И даже в мыслях не хочу представлять, как и где бы я жил, как и где прошло бы мое детство, если бы она тогда не отказалась от меня. Этот ее отказ тоже придал мне силы. Ведь оглашая Вселенную своим первым криком, я уже понимал, что надеяться мне в этой жизни не на кого, я один… А это, наверное, все же какую-то концентрацию внутренней энергии вызывает, согласитесь… — улыбнулся он.
Дальше — больше!
Мне повезло, что меня не усыновили в младенчестве. Иначе я, болезненный, ослабленный малыш, получил бы, возможно, очень комфортные тепличные условия и заботу усыновивших меня людей, но помогло ли бы мне это стать сильнее и увереннее в себе? Почему-то я думаю, что нет. Именно жизнь в детском доме научила меня стойкости: я научился у китайцев драться, я перенял у черных их «щипки», да и плеваться я могу ого-го как! Это ли не везение!
Ну, а со школой — это вообще — отдельная песня! Учителей не хватало и несколько предметов, бывало, вел один человек. В старших классах мы как-то сдружились с учителем биологии, который был для нас «ходячей энциклопедией», — так восторженно он был увлечен своим предметом. И (вот везение!) он же преподавал у нас еще и математику, что позволяло нам встречаться на уроках каждый день! Мы много общались. Конечно у меня были только отличные оценки по его предметам. И когда встал вопрос выбора колледжа — я не раздумывая, пошел туда, где нужна была математика и биология.
Потом был университет.
Потом — научная работа.
Семья. Дети. Внуки. Правнуки…
Я рад тому, что родился под счастливой звездой!
И благодарен Судьбе за везение.
Он продолжал с улыбкой сидеть на краешке парты. А мы «переваривали» все только что услышанное…
— Вот вам две истории, два взгляда, на одну и ту же жизнь, — сказал он, вставая с парты и поднимая перед собой две открытые ладони, как чаши весов, — Вам какая больше по душе?

РАЗМАЗНЯ

На днях я пригласил к себе в кабинет гувернантку моих детей, Юлию Васильевну. Нужно было посчитаться.
— Садитесь, Юлия Васильевна! — сказал я ей. — Давайте посчитаемся. Вам наверное нужны деньги, а вы такая церемонная, что сами не спросите... Ну-с... Договорились мы с вами по тридцати рублей в месяц...
— По сорока...
— Нет, по тридцати... У меня записано... Я всегда платил гувернанткам по тридцати. Ну-с, прожили вы два месяца...
— Два месяца и пять дней...
— Ровно два месяца... У меня так записано. Следует вам, значит, шестьдесят рублей... Вычесть девять воскресений... вы ведь не занимались с Колей по воскресеньям, а гуляли только... да три праздника...
Юлия Васильевна вспыхнула и затеребила оборочку, но... ни слова!..
— Три праздника... Долой, следовательно, двенадцать рублей... Четыре дня Коля был болен и не было занятий... Вы занимались с одной только Варей... Три дня у вас болели зубы, и моя жена позволила вам не заниматься после обеда... Двенадцать и семь — девятнадцать. Вычесть... останется... гм... сорок один рубль... Верно?
Левый глаз Юлии Васильевны покраснел и наполнился влагой. Подбородок ее задрожал. Она нервно закашляла, засморкалась, но — ни слова!..
— Под Новый год вы разбили чайную чашку с блюдечком. Долой два рубля... Чашка стоит дороже, она фамильная, но... бог с вами! Где наше не пропадало? Потом-с, по вашему недосмотру Коля полез на дерево и порвал себе сюртучок... Долой десять... Горничная тоже по вашему недосмотру украла у Вари ботинки. Вы должны за всем смотреть. Вы жалованье получаете. Итак, значит, долой еще пять... Десятого января вы взяли у меня десять рублей...
— Я не брала, — шепнула Юлия Васильевна.
— Но у меня записано!
— Ну, пусть... хорошо.
— Из сорока одного вычесть двадцать семь — останется четырнадцать...
Оба глаза наполнились слезами... На длинном хорошеньком носике выступил пот. Бедная девочка!
— Я раз только брала, — сказала она дрожащим голосом. — Я у вашей супруги взяла три рубля... Больше не брала...
— Да? Ишь ведь, а у меня и не записано! Долой из четырнадцати три, останется одиннадцать... Вот вам ваши деньги, милейшая! Три... три, три... один и один... Получите-с!
И я подал ей одиннадцать рублей... Она взяла и дрожащими пальчиками сунула их в карман.
— Merci, — прошептала она.
Я вскочил и заходил по комнате. Меня охватила злость.
— За что же merci? — спросил я.
— За деньги...
— Но ведь я же вас обобрал, чёрт возьми, ограбил! Водь я украл у вас! За что же merci?
— В других местах мне и вовсе не давали...
— Не давали? И не мудрено! Я пошутил над вами, жестокий урок дал вам... Я отдам вам все ваши восемьдесят! Вон они в конверте для вас приготовлены! Но разве можно быть такой кислятиной? Отчего вы не протестуете? Чего молчите? Разве можно на этом свете не быть зубастой? Разве можно быть такой размазней?
Она кисло улыбнулась, и я прочел на ее лице: «Можно!»
Я попросил у нее прощение за жестокий урок и отдал ей, к великому ее удивлению, все восемьдесят. Она робко замерсикала и вышла... Я поглядел ей вслед и подумал: легко на этом свете быть сильным!