Дети любопытны. Часто даже счастливый финал сказки их не вполне устраивает, ребенок спрашивает: «И что потом?». А при разглядывании детских портретов задает вопрос: «Что с этим мальчиком (девочкой) было дальше?». Рассказываем о дальнейшей судьбе юных героев известных работ. Судьбе во многом счастливой или же, как минимум, яркой. В этой публикации вы найдете подборку детских портретов разных эпох в хронологическом порядке.

Портрет жизнерадостного малыша со щеглом (именно эту птичку сжимает нарисованный кулачок) стал революционным для своего времени. Художник Аньоло Бронзино написал маслом по дереву пухленького смеющегося младенца, а не вычурного вельможу — взрослого в миниатюре, как в те времена изображали отпрысков знатных господ. А на портрете не кто иной, как Джованни Медичи (1543 — 1562) — сын Козимо I, герцога Флоренции, великого герцога Тосканы и Элеоноры Альварес де Толедо. Кроме того, художник не стал писать Медичи в полный рост и обошелся без классического поворота головы на ¾, изобразив личико ребенка почти фронтально.
Этот портрет не раз удостаивался звания «Самое счастливое и красивое изображение ребенка» в эпоху Возрождения.
Как же сложилась дальнейшая судьба титулованного малыша? Указание на его предназначение содержится в картине. Птичка в руке (щегол) в католичестве — символ воскрешения Христа. Аньоло Бронзино таким образом намекал, что юного Медичи ждет ранг кардинала: в те времена второго сына правителя готовили к церковной карьере.

Джованни Медичи и вправду стал кардиналом, причем еще в 15-летнем возрасте. Церковная должность не стала помехой страсти к охоте и коллекционированию античных статуй. Правда, жизнь кардинала была недолгой. В девятнадцатилетнем возрасте он скончался на руках у отца. Современники подозревали, что Джованни отравил младший брат.

Тринадцатилетний мальчик на портрете является и его автором. Великий Альбрехт Дюрер (1471 — 1528) был первооткрывателем во многом и прожил удивительно насыщенную жизнь, что вполне может служить эквивалентом жизни счастливой. Начнем с того, что в западноевропейском искусстве именно Дюрер первым стал писать автопортреты. Потом он же первым напишет и автобиографию.

Некоторые критики полагают, что создание «Автопортрета» было обусловлено прежде всего желанием мастера проследить изменение собственного облика. Вот он и начал настолько рано, насколько смог.
За неполных 60 лет своей жизни Дюрер сумел прославиться не только как художник, но и как геометр, теоретик искусства, механик и архитектор. Возможно, единственное, где он не преуспел — это семейная жизнь. Увы, современники свидетельствовали, что отношения с супругой у Дюрера были прохладными, и детей у них не было.

Самая знаменитая девочка Испании

Диего Веласкес прославил инфанту Маргариту (1651 — 1673) в веках. Великий художник написал шесть портретов маленькой принцессы — будущей императрицы Священной Римской империи, королевы Германии, Венгрии и Чехии, эрцгерцогини Австрийской. Ее образ до сих пор вдохновляет художников и поэтов.

Нельзя сказать, что реальная жизнь инфанты сложилась так же удачно, как судьба ее образа. Но тем не менее она смогла получить в жизни то, чем мог похвастать мало кто из представителей королевских династий того времени. Инфанта Маргарита была счастлива в браке. Да-да, ее супруг — император Леопольд І, для которого писалось большинство портретов Маргариты, — нежно любил свою жену. А инфанта отвечала ему взаимностью. У них были схожие вкусы, они оба ценили искусство. «Единственная Маргарита» — называл ее Леопольд. А ведь вероятность любви в таком союзе была невысокой: о браке договорились в момент рождения девочки. Не так уж часто получается любить по приказу. В жизни инфанты Маргариты была счастливая любовь, но, к сожалению, сама жизнь «самой знаменитой девочки Испании» продлилась недолго — всего 22 года. Маргарита с детства была болезненной, и ее хрупкий организм не выдержал многочисленных родов. За шесть лет супружества инфанта родила четверых детей.

«Верная супруга и добродетельная мать»

На портрете, написанном в стиле рококо, Иван Вишняков изобразил десятилетнюю девочку-графиню — Сарру Элеоору Фермор (1740 — 1824). Эта работа является одной из самых знаменитых картин времен императрицы Елизаветы Петровны. Ткань платья молоденькой графини выписана настолько точно, что современные английские специалисты распознали образец шелка середины XVIII века, производимый в Англии по французским рисункам.
Но вернемся к портрету. Десятилетняя девочка все делает, как взрослая: приняла правильную позу, держит веер согласно этикету, старательно сохраняет осанку в корсете, а губы сложила в «правильную» светскую улыбку. А ведь позировать юной Сарре пришлось много-много часов. Такое терпение было сторицей вознаграждено. И не только тем, что портрет девочки кисти Вишнякова прославился. Сама Сарра — дочь генерала Виллима Фермора, обрусевшего шотландца, прожила долгую счастливую жизнь.

Графиня Сарра Фермор вышла замуж по тем временам поздно, в 20 лет, за своего ровесника Якоба Понтуса Стенбока. По некоторым данным, Сарра Элеонора родила девятерых детей. В их семейном дворце в Таллине сейчас находится кабинет эстонского премьер-министра, зал заседаний правительства и кабинеты других государственных мужей.

Первый романтик

Орест Кипренский в 1809 году представил на суд публике портрет двенадцатилетнего Александра Челищева (1797 — 1881). Картина мгновенно обрела популярность. С этого полотна начинается эпоха романтического портрета в русской живописи.

Кипренский написал мальчика, который готовится поступать в Пажеский корпус. Чуть не впервые в русской художественной школе живописец не стал «старить» свою модель, приближая ее к миру взрослых. На полотне действительно мальчик, в глазах которого наивность и детское простодушие. Но выбранное сочетание цветов — темная куртка, едва видимый ворот белой рубашки, и жилет алого цвета — придают образу нотки загадочности.
Герой портрета прожил долгую жизнь, в которой хватало романтики. В 1812 году юноша воевал. В составе Силезской армии дошел до Парижа. За боевые заслуги его неоднократно награждали. Позднее Челищев входил в тайное общество декабристов, но в самом восстании не участвовал.

Уйдя в отставку, в возрасте 36 лет женился на дальней родственнице Александра Пушкина и стал благонамеренным помещиком. В этом браке родилось четверо детей. Челищев на покое прожил почти полвека, вспоминая «минувшие дни и битвы, где вместе рубились они». Некогда романтичный мальчик изведал и бури, и покой. Это ли не счастье?

Портрет детей художника

Самый дорогой русский художник конца ХІХ века — Константин Маковский — был нарасхват. Слава придворного живописца выходила далеко за пределы Российской империи. Именно его пригласили писать первый президентский портрет Теодора Рузвельта. При этом у Маковского находилось время создавать портреты детей, в том числе и собственных. А их у художника было девятеро от трех браков.

Самыми известными стали портреты сына Сергея (1877 — 1962) и дочери Елены (1878 — 1967). Маковский писал Сережу с локонами. В те времена многие художники не разрешали стричь своих маленьких сыновей — длинные волосы подчеркивали хрупкость ребенка (длинноволосым писал своего сына и Ренуар, речь о котором пойдет ниже). А наибольшую известность в жанре детского портрета приобрела картина, которая так и называется: «Портрет детей художника» — на ней Лена и Сережа изображены вместе. Двое прелестных малышей в саду — два цветка среди цветов.

Позже именно Елена и Сергей стали и самыми знаменитыми среди других детей Маковского.
Сергей в 1920 году эмигрировал сначала в Прагу, а потом в Париж. Он получил блестящее образование. Стал искусствоведом и поэтом, чьи стихи высоко ценил Николай Гумилев, посвятивший другу Сергею произведение «Я верил, я думал». Маковский написал пять монографий об изобразительном и прикладном искусстве и еще одну — о художественной критике.

Елена Маковская эмигрировала в тогда еще Германскую империю. Стала востребованным художником. Вышла замуж за венского скульптора Рихарда Лукша и родила троих детей: двух сыновей и дочь. Скульптура Лукш-Маковской — «Судьба женщины» — до сих пор украшает парк в Гамбурге. А одна из ее картин демонстрируется во дворце Бельведер рядом с работами Густава Климта.

Кто угадает в его чертах шекспироведа?

Один из самых знаменитых детских портретов кисти Валентина Серова — «Портрет Мики Морозова». Художник написал четырехлетнего сына предпринимателя, мецената и коллекционера Михаила Морозова и одной из крупнейших представительниц религиозно-философского и культурного просвещения России начала ХХ века Маргариты Мамонтовой.

Малыш не очень любил позировать, поэтому Серову пришлось писать портрет короткими сеансами, длившимися не более 20 минут.

Миша (Мика) Морозов (1897 — 1952) с двух лет обучался английскому языку. Впоследствии учился в Великобритании, затем вернулся в Россию и окончил филологический факультет МГУ. Михаил Морозов стал знаменитым литературоведом, театроведом, педагогом, переводчиком и одним из основателей советского научного шекспироведения.

Великий сын великого отца

Пьер Огюст Ренуар — один из основателей французского импрессионизма, художник, о котором говорили, что он «не написал ни одной печальной картины», подарил миру немало детских портретов. Любимыми моделями были его собственные ребятишки.

«Огюст Ренуар был безумным отцом. Чтобы угомонить маленького сына Жана на полчаса для позирования, е
«Огюст Ренуар был безумным отцом. Чтобы угомонить маленького сына Жана на полчаса для позирования, ему прямо в мастерской читали Андерсена… Жан не был красавчиком, но его волосы были — чистое золото. Сыновьям отращивали шевелюры, преследуя две цели: защитить голову от возможных травм и подарить Ренуару несколько новых вдохновляющих золотистых бликов на детских волосах. Жан распрощался с волосами, когда родился младший брат…» — истории о художнике в Артхиве.

У Огюста Ренуара и его жены Алины было три сына: Пьер, Жан и Клод. Все они, так или иначе, связали свою жизнь с искусством. Младший, Клод, стал художником-керамистом. Старший, Пьер, — талантливым актером. Средний, Жан, — кинорежиссером. Творчество Жана Ренуара (1894 — 1979) опровергает расхожую формулировку: «На детях гениев природа отдыхает». Для некоторых ценителей искусства не Жан — сын великого отца, а Пьер Огюст — отец великого сына.

Жан Ренуар снял самую значительную ленту французского довоенного кино — «Великую иллюзию» (1937). В фильме Ренуара нет ни одной батальной сцены, гибнет лишь один из героев, тем не менее «Великая иллюзия» до сих пор считается одним из самых выдающихся антивоенных фильмов. Жюри Венецианского фестиваля 1937 года не решилось присудить фильму Гран-при и изобрело для него специальный утешительный приз — за лучший актерский ансамбль.

Фильм в нацистской Германии запретил министр пропаганды Йозеф Геббельс, который назвал Ренуара «кинематографическим врагом № 1» и призвал своего итальянского коллегу из состава фашистского правительства Муссолини сделать то же самое, что и последовало. Долгое время считалось, что все европейские копии «Великой иллюзии» уничтожили нацисты, но в 1945 году в Мюнхене американцы нашли негатив (сохранили его сами немцы). Ленту восстановили. Фильм занял пятое место в списке 12 лучших фильмов всех времен и народов.

В 1974 году Жан Ренуар получил Оскар с формулировкой: «Гению, который с завидной преданностью работал в немом, звуковом, игровом, документальном и телевизионном кино, завоевав всемирное восхищение». Не скажем о всех жителях Земли, но наверняка для всех кинематографистов получение Оскара — это и есть самое настоящее СЧАСТЬЕ!

Натали Пиколет (Nathalie Picoulet) — французская художница создает удивительные реалистичные нежные и чувственные женские портреты в технике пастель.

Натали Пикуле (Nathalie Picoulet) родилась в 1968 г., в г. Амьен, на севере Франции. Училась в университете изобразительного искусства, после окончания которого получила диплом о высшем образовании в области живописи.

Также Натали Пикуле изучала рисование в Высшей художественной школе в своем родном г. Амьен. С 1993 г. Nathalie Picoulet начала работать в жанре портретная живопись. Не так давно Натали Пиколе посвятила большую часть своих работ изображению обнажённой женской натуры (ню), и увлеклась технике рисования пастелью.

Натали участвовала в ряде выставок в Дьеппе, Амьене, Орлеане, Роскоффе и Париже, где она жила и работала в течение последних нескольких лет.

«На мой взгляд, картина должна быть приятной, веселой и красивой, да, красивой! В жизни и так слишком много тяжелого, чтобы еще это изображать» — считал Пьер Огюст Ренуар. Политика его практически не интересовала, и даже в самые тяжелые для него моменты художник всегда находил утешение за мольбертом. Прекрасные натурщицы сопровождали мэтра всю жизнь, а одна из них стала его законной супругой и матерью троих детей.

По молодости лет Ренуар не стремился заводить долгих отношений с женщинами, предпочитая наслаждаться красотой их тел, нежных лиц и струящихся волос, которые запечатлевал на своих картинах. Лиза (Лиз) Трео, Маргарита Легран, Сюзанна Валадон… С Лиз Трео он познакомился у своего друга, архитектора и живописца Жюля ле Кёра: подруге сестры хозяина дома в то время исполнилось 18 лет. Лиз стала любимой моделью и спутницей жизни Ренуара на следующие десять лет, с нее он писал «Диану-охотницу», «Алжирскую женщину», «Лиз с зонтиком«…От этого союза родилась дочь Жанна. Ренуар так и не женился на Лиз, однако дочь признал. Ее существование было одним из больших секретов художника, о котором знали считанные люди.

В 1873 году Ренуар обосновался на Монмартре, сняв мастерскую на улице Сен-Жорж, 35. Деньги на аренду появились после того, как художник продал две свои картины — «Цыганка. Летом» и «Лиза» — богатому торговцу коньяком из Шаранты Теодору Дюре.

«Что может быть на свете печальнее, когда после смерти художника открывают его мастерскую и не находят в ней вороха этюдов! Какую безрадостную лямку он тянул!» — считал Ренуар, для которого новая просторная мастерская стала источником радости и новых творческих поисков. В перерывах между работой он ходил подкрепиться в молочную мадам Камиль, расположенную напротив его мастерской. Здесь, за скромной трапезой, пять лет спустя он познакомится с очаровательной молодой девушкой, которую звали Алина Шариго.

Дочь портнихи и пекаря, Алина Шариго родилась и выросла в маленьком местечке Эссуа, расположенном между Труа и Шатийон-сюр-Сен. Отец ушел из семьи и перебрался в Канаду, оставив после себя лишь долги. Продав все имущество, Эмили Шариго и ее дочь оказались на улице, и были вынуждены ютиться у родственников. Доход портнихи в небольшом местечке был весьма скудным, и когда Алине исполнилось 8 лет, ее мать нашла себе место экономки и уехала из Эссуа, оставив ребенка на попечение тети и дяди. Жизнь Алины была непростой.

Родственники помыкали ею как хотели и временами даже пытались присвоить деньги, которые Эмили посылала на обучение дочери — а училась девочка в частной католической школе и притом блестяще. Возможно, постоянные несправедливые придирки и жестокость стали причиной того, что Алина «заедала» свои печали — тетка в письмах к матери регулярно жаловалась на непоседливость и своеволие девочки, а также ехидно отмечала: «Она рослая и толстая».

Через несколько лет Эмили Шариго переехала в Париж и стала работать экономкой, а позже — портнихой. Она снимала квартиру в квартале Пигаль, где селились женщины «свободных профессий». Заработки были невелики, но на жизнь хватало. Когда Алине исполнилось пятнадцать, ее тетка под благовидным предлогом избавилась от племянницы, и девочка переехала в Париж, к матери.

Работы Алина не боялась — была и прачкой, и швеей, а вскоре стала прислуживать в молочном кафе, принадлежавшем подруге ее матери, мадам Камиль. Дочь художницы Берты Моризо, Жюли Мане, вспоминала: когда Алина впервые увидела Ренуара, «он был с месье Моне и месье Сислеем; у всех троих были длинные волосы, и они вызвали сильный переполох, когда шли по рю Сен-Жорж, где она жила». Шел сентябрь 1878 года.

Ренуар предложил юной девушке стать его натурщицей, и она, поразмыслив, дала согласие. Алина очень нравилась Ренуару. Прекрасно сложенная, со светлыми волосами, которые так обожал художник, она ассоциировалась у него с ощущением уюта и неги. Очарованный новой натурщицей, Ренуар говорил: «Ее хочется погладить по спине, как котенка».

Алину не смущали нервные тики, худое лицо и жидкая бородка Ренуара. Она тоже была очарована — не столько внешностью художника, который был почти на 20 лет старше, но тем внутренним миром, полным жизни и света, который он изображал на своих полотнах.

К моменту встречи с Алиной творчество Ренуара уже начали признавать в широких кругах парижского высшего света — во многом благодаря успеху, который принес портрет, заказанный ему мадам Шарпантье. Хозяйка одного из лучших салонов Парижа, Маргерит Шарпантье, как и ее муж Жорж, влюбилась в творчество импрессионистов, поддерживая их заказами в самые трудные времена.

Вместе с портретом актрисы Жанны Самари картина «Мадам Шарпантье с детьми» была представлена на Салоне 1879 года и получила очень хорошие отзывы критиков. В следующие два года Ренуар написал 21 детский портрет, 15 женских и 11 мужских. Финансовые проблемы, преследовавшие художника на протяжении первых тридцати лет его творческой жизни, остались в прошлом.

Несмотря на успех, Ренуар не желал становиться модным портретистом, и по-прежнему писал жанровые картины, для которых ему требовались натурщицы. Первой работой, для которой ему позировала Алина, стала картина «Гребцы в Шату» (1879). Эмили Шариго, отлично знавшая, что к чему в мире искусства, не преминула наведаться в мастерскую художника. «И этим вы зарабатываете на жизнь? Ну и везет же некоторым» — вынесла она свой вердикт, рассматривая его картины. Знала бы она, через какие тернии прорывался Ренуар на пути к признанию! Однако ж практичную Эмили, желавшую для дочери богатой партии, не особенно интересовали чужие заботы. «Зануда» — называл ее Ренуар, и был по-своему прав.

Между Ренуаром и его новой натурщицей завязалась переписка — поначалу шутливая. «Не подавайте черную мыльную воду вместо кофе с молоком… Не спите до полудня — как Вы тогда будете подавать в 7 утра горячий шоколад?» — игриво пишет художник в одном из первых писем. Как и в случае с Лизой Трео, Ренуар не афишировал своих отношений с Алиной, их любовная связь долгое время оставалась тайной. Будучи ровесником Эмили Шариго, Ренуар демонстрировал несколько покровительственное отношение к Алине. Впрочем, вскоре девушка освоилась, в полной мере демонстрируя свой своенравный, озорной характер и любовь к комплиментам. Она все чаще позировала возлюбленному, становясь на его картинах то брюнеткой, то блондинкой, хотя в действительности обладала рыжим цветом волос.

Торговец картинами и галерист Дюран-Рюэль платит Ренуару за «Завтрак гребцов» шесть тысяч франков — впервые работа художника оценена так высоко. Эти деньги позволяют Ренуару снять квартиру в доме 18 по рю Удон, оставив за собой мастерскую, где вместе с ним проживал его брат Эдмон. Именно он ссудил Ренуару матрас и поклялся держать их с Алиной отношения в строгом секрете.

Жениться Ренуар не спешил, поскольку чувствовал, что финансово еще не готов содержать семью. Да и в целом афишировать свои отношения не хотел: такое поведение могло бы повредить его репутации среди клиентов. Алина согласилась на его условия, переехала к Ренуару и стала хозяйкой в доме художника. Она быстро вошла во вкус новой жизни. «Я получил письмо, в котором ты пишешь, что служанка плохо работает. Тебе ничего не стоит от нее избавиться и нанять другую, ты ведь сама решаешь, как тебе поступать, главное — уложиться в средства, что тебе в любом случае не удается» — пишет Ренуар своей возлюбленной. По его предложению — или настоянию? — Алина уделяет внимание саморазвитию: учит английский язык и берет уроки игры на фортепиано.

Их чувства прошли испытание двухмесячной поездкой Ренуара в Алжир. В это же время Алина, изнывающая от одиночества и ревности, получила от отца приглашение приехать к нему в гости, в Канаду. Она медлила с ответом и все-таки решила дождаться Огюста. Их отношения вспыхнули с новой силой, они вместе ездили на пленэры в Шату, Буживаль, Круасси, а осенью отправились за границу, в Италию. Венеция, Флоренция, Рим, Неаполь, Сорренто — позже Алина называла это путешествие их медовым месяцем. Как и всегда, все держалось в тайне, лишь брат Эдмон и верный друг художника, Поль Сезанн, были в курсе их совместной поездки.

Зимой 1882 года Ренуар тяжело заболел пневмонией. Доктора посоветовали сменить климат, и в сопровождении Алины художник уехал восстанавливать здоровье в полюбившийся ему Алжир. Конечно же, он не мог не работать, и привез из поездки несколько пейзажей и портретов. Рынок искусства лихорадило, и доходы были весьма непостоянными.

Его выручил Дюран-Рюэль, попросив написать портреты своих детей. Ренуар уехал в Дьепп, а Алина, тоскуя, писала ему из Парижа: «Скажи мне, мой бедненький: тебе там в Дьеппе холодно? В Париже мы замерзаем. Ты много работаешь? Скоро закончишь свои портреты? Месяц — это слишком долго! Вся наша поездка этой зимой показалась мне гораздо короче, чем последние две недели без тебя. Пиши почаще, давай знать, что все у тебя хорошо. Любящая тебя Алина».

«Женщины все отлично понимают. С ними мир становится совсем простым. Они приводят все к своей подлинной сущности и отлично знают, что их стирка не менее важна, чем конституция германской империи». Жизнь Алины и Огюста была счастливым союзом.

Алина понимала всю важность его работы и старалась оберегать художника от житейских мелочей и ненужных, по ее мнению, встреч. В отсутствие мужа она руководила рабочими, делавшими ремонт в его мастерской, и регулярно отчитывалась в письмах о проделанных работах и расходах. На людях Алина вела себя со скромностью и достоинством. По словам Дега, она была «похожа на королеву, посетившую бродячих акробатов». Ренуар очень ценил свою спутницу жизни, которая давала ему возможность спокойно пережить творческий кризис, начавшийся после знакомства с великими итальянскими мастерами.

21 марта 1885 года Алина Шариго родила мальчика, которому дали имя Пьер. С деньгами было туго настолько, что в качестве оплаты Ренуару пришлось расписать двери в квартире доктора, принимавшего роды у Алины. На лето семейство переехало в небольшой городок Ларош-Гюйон, неподалеку от Живерни. Новоиспеченный отец был счастлив, в доме царил мир и покой, работа шла прекрасно. Счастье Ренуара звучало в его картинах, и житейские невзгоды — свои и чужие — меркли перед радостью семейной жизни и удовлетворением собственным творчеством.

Удачный американский вояж Дюран-Рюэля несколько поправил финансы семьи Ренуара. Им хватало на жизнь, на краски и холсты. Художник к тому времени разошелся практически со всеми своими друзьями-импрессионистами, за исключением Клода Моне, с которым их связывала многолетняя крепкая дружба.

За два дня до наступления нового, 1889 года, Ренуар тяжело заболел. «Половина лица у меня будто парализована, — описывал он свое состояние Дюран-Рюэлю. — Я не могу ни спать, ни есть». Подозревали отит, но вскоре парижские врачи пришли к выводу, что болезнь имеет ревматическое происхождение, и рекомендовали отдых и лечение электричеством.

Ренуару удалили часть зубов, ему приходилось питаться лишь перетертой вареной едой, отчего он сильно исхудал. Здоровье художника, ужасно тяготившегося своим состоянием, стало улучшаться лишь к концу весны. Верная Алина не отходила от него ни на шаг. Болезнь отступала, и вновь Ренуар отправился на пленэры. И вновь, как и прежде, он начал получать полное удовлетворение от своей работы, достигнув согласия с самим собой.

14 апреля 1890 года Ренуар сочетался с Алиной Шариго законным браком в мэрии IX округа Парижа.

Как известно, красота — в глазах смотрящего. Вот почему Ренуар был неприятно удивлен прохладным приемом, который ему оказали в доме Эжена Мане и Берты Моризо. Художница, несколько лет поддерживающая с Ренуаром дружеские отношения, была разочарована Алиной, ее простыми нарядами и располневшей фигурой. «Не могу передать Вам мое изумление, — писала Моризо своему другу, поэту Стефану Малларме, — при виде этой грузной особы, которую, право, не знаю почему, я представляла себе похожей на женщин с картин ее мужа».

Что для чопорной Моризо «грузность», то для Ренуара — «пышность форм». Впрочем, нельзя сказать, что он вовсе не обращал внимание на объемы своей ненаглядной половины. Еще в 1887 году он писал Алине: «Попытайся ответственно относиться к своему здоровью… пробуй хоть немного двигаться. Я боюсь, что твой жир сыграет с тобой злую шутку. Я знаю, что худеть нелегко, но мне не хотелось бы, чтобы ты раньше времени начала болеть… Заботься о себе».

И при этом художник по-прежнему верен себе, своему неизменному философско-восторженному мировоззрению. На его картинах появляются полные женщины, что с того? Таков Ренуар, его солнечное восприятие мира, его независимость во взглядах и то, что ему очень дорого — «право делать глупости».

Большая парижская персональная выставка Огюста Ренуара, организованная Дюран-Рюэлем в 1892 году, прошла с огромным успехом. Это был не только успех художника, но и его жены: она была законной супругой признанного гения. Свой статус Алина демонстрировала лишь там, где ей позволялось: Ренуар по-прежнему не вводил ее в некоторые круги знакомых, тщательно оберегая свою независимость.

15 сентября 1894 года у Ренуаров родился второй сын — Жан. Это было поистине замечательное событие, поскольку две предыдущие беременности Алины закончились выкидышами. Для помощи по дому пригласили дальнюю родственницу мадам Ренуар — юную Габриэль Ренар, которая вскоре стала членом семьи. Озорная, бойкая, слегка дерзкая, очень простая в общении, Габриэль обожала своего «хозяина». Несмотря на обострившуюся болезнь, Ренуар продолжал писать восхитительных женщин с округлыми формами и нежных младенцев, дивной красоты пейзажи. В его ярких картинах — жадная тяга к молодости, к природе, ко всему живому. Габриэль стала основной натурщицей художника и много ему позировала — и одна, и с маленьким Жаном на руках.

Алина была счастлива. Ей больше не надо заниматься домашними делами, постоянно нянчить младенца и позировать мужу. Состоятельная парижанка, жена известного художника, Алина может себе многое позволить — в частности, штат прислуги. Ее новое отношение к жизни отличалось от взглядов мужа, который не желал выходить из своей роли художника-труженика — быть может, потому что это была вовсе не роль, а смысл его существования. По настоянию Алины осенью 1896 года Ренуар приобрел в Эссуа трехэтажный дом. Мадам Ренуар очень любила бывать в родном городе, откуда уехала скромной девочкой и куда вернулась состоятельной представительницей среднего класса. Она не стеснялась демонстрировать свой новый статус перед родственниками — и ей это нравилось.

«Ренуар был безумным отцом. Он все делал не так, как положено или кем-то доказано, он был волшебником, вдохновителем, сказочником. Чтобы угомонить маленького сына Жана на полчаса для позирования, ему прямо в мастерской читали Андерсена. Однажды в мастерскую во время такого детского сеанса заглянул кто-то из знакомых Ренуара и возмутился: «Зачем вы читаете ребенку эту ложь? Он будет думать, что животные разговаривают!» Ренуар улыбнулся и ответил: «Они и правда разговаривают!"

Ренуар с женой часто бывали в театре. Первый сын Пьер родился совсем недавно — и они просили соседку присмотреть за малышом, уезжая на очередную премьеру. В антракте вдвоем летели домой на фиакре, чтобы одним глазом взглянуть на спящего сына, и возвращались точно ко второму акту. Потом то же самое они будут проделывать с маленьким Жаном, независимо от надежности сиделки и родительского опыта…» — читайте также «Штрихи к портрету: 6 историй о важном и неважном в жизни Ренуара».

Здоровье Ренуара не становилось лучше, а после того, как в 1897 году он повторно сломал правую руку, начали проявляться первые признаки артрита, который в то время практически не умели лечить. Художник уделял своему здоровью много внимания, стал упражняться и даже научился жонглировать маленькими мячиками. «Когда промахнешься, волей-неволей приходится наклоняться, чтобы поднять мячик, делать непредвиденные движения, доставая его из-под мебели» — шутил Ренуар. Алина периодически садилась на диету в попытках сбросить вес, который вскоре опять набирала.

На картине «Портрет семьи художника» присутствует девочка — возможно, именно так Ренуар ввел в свою личную картину семьи дочь Жанну, которая к тому времени уже благополучно вышла замуж. Алина здесь ничем не напоминает ту очаровательную натурщицу, какой она была до замужества. Теперь это почтенная зажиточная дама в богатом наряде — воплощение мечты молоденькой белошвейки об удачном браке. А ведь прошло каких-то тринадцать лет…

С наступлением зимы здоровье Ренуара ухудшалось, поэтому он завел традицию — уезжать в это время на юг. Солнце, море, нежные краски, ясное, прозрачное небо — здесь художник чувствовал себя как дома. Вместе с ним приезжала семья — Алина с Жаном, Габриэль и любимая натурщица Мари по прозвищу «Булочница» (старший сын, Пьер, учился в коллеже Сен-Круа де Нейи и жил в интернате).

Жизнь «семейства» была достаточно простой, Габриэль и Мари позировали по очереди, они же жарили в мастерской картошку. Для Алины такое положение вещей было привычным, зато у посетителей складывалось весьма нелестное впечатление о прославленном художнике. Впрочем, это развлекало Ренуара, который добродушно отмахивался от всех кривотолков.

В 59 лет Ренуару присвоили звания кавалера ордена Почетного легиона. Его болезнь прогрессировала, ревматизм сантиметр за сантиметром завоевывал тело. Известие о беременности жены повергло Ренуара в уныние: он находился в нервном напряжении, деля свое время между работой и регулярными выездами на лечение — то на воды, то на грязи. Художник чувствовал течение времени, которое исподволь разъедало его, и заранее просил жену не навязывать ему общество будущего ребенка. Ему нужны были покой и тишина, кисти и краски, которыми он писал Жизнь. Это был его личный поединок с болезнью и неминуемой смертью, в котором детские крики составляли слишком большой контраст.

Алина родила третьего сына, Клода-Альбера, 4 августа 1901 года в Эссуа. И эта новая жизнь, пришедшая в мир в облике крепкого, розовощекого младенца, повергла Ренуара в полнейший восторг! Какое это было счастье — сидеть за мольбертом, писать новые картины и тихо напевать! Несмотря на боли, художник опять начал выезжать на пленэр, но вскоре наступило очередное ухудшение: он стал плохо видеть левым глазом. Жан вырос, перед школой ему остригли золотистые кудри, что ужасно расстроило художника. Что ж, у Ренуара еще оставались его веселые натурщицы и крошка Клод, или, как его называли, Коко.

По настоянию Алины в Кане была куплена усадьба «Колетт» с прилегающими к ней угодьями в 2,5 гектара, на которых росла старая оливковая роща, фруктовые деревья, виноград и розы. Ренуар выстроил удобную большую виллу, Алина — разбила огород и завела кур. Окончательно утвердившись в роли домоправительницы, Алина вмешивалась в жизни всех своих домочадцев, управляла имениями мужа и разросшимся к тому времени штатом прислуги.

Ренуар, во всем соглашавшийся с женой, за ее спиной поступал так, как считал нужным. Для него был выстроена отдельная мастерская в саду: большой дом подавлял своей шумностью и суетой. Но жизнелюбие и юный, ясный взгляд дарили ему ровное, яркое творческое пламя, которое понемногу съедало его плоть — но не дух.

«Когда старишься вместе, перестаешь видеть друг друга. Исчезают морщины и полнота. Впрочем, любовь — это очень много, и я недостаточно мудр, чтобы все объяснить, но в нее входит и привычка» — так объяснял Ренуар свои отношения с женой в письме к Берте Моризо.

Пока Ренуару позволяло здоровье, он много путешествовал, по-прежнему предпочитая проводить зиму на юге. Алина также постоянно находилась в разъездах, она любила морские курорты и дом в Эссуа. Жана отдали на обучение в пансион, и он сменил не одно учебное заведение, прежде чем родители приняли решение обучать его на дому, как и его младшего брата. Мальчик очень любил отца, и это было взаимное чувство. Старший сын Пьер выразил желание обучаться актерскому мастерству, и, несмотря на упорное сопротивление отца, поступил в парижскую Консерваторию. Прервав обучение на трехлетнее прохождение воинской службы, Пьер довел дело до конца и преуспел — чем весьма порадовал Ренуара.

В Париже Ренуары сменили квартиру — и Огюсту, и Алине уже трудно было взбираться на пятый этаж. Болезни жены и ее нежелание бороться с лишним весом и злили, и беспокоили Ренуара. Рядом с художником теперь постоянно находилась Габриэль, которая была для него и служанкой и натурщицей, и сиделкой.

Открытая, мягкая и доброжелательная, она постоянно сопровождала Ренуара и заботилась о нем. Слава художника росла, как и его гонорары, как и пропасть между ним и Алиной. Она хотела роскоши и признания, он — спокойной жизни и общения с друзьями. И, как писал сам Ренуар, «это не помешает мне трудиться день ото дня, так, как будто ничего не произошло».

Началась Первая мировая война, Пьера и Жана Ренуаров призвали в армию. Отец очень переживал за детей, но и помыслить не мог, чтобы использовать свое положение для освобождения отпрысков от военной службы. Работа теперь давалась ему с трудом, но по-прежнему оставалась неиссякаемым источником житейской радости и смыслом существования.

Мадам Ренуар переживала по-своему, углубившись в вязание солдатских шарфов. Писем от сыновей не было, друзья настоятельно советовали художнику уехать из Парижа, но Ренуары решились на отъезд только тогда, когда немцы вплотную подошли к французской столице. Новость о контрнаступлении художник узнал уже в Кане — как и известие о том, что его сын Пьер получил ранение и находится в госпитале. Через две недели Ренуары узнали, что и Жан угодил в больницу. Алина решительно собралась в дорогу и в течение месяца навестила обоих сыновей.

«Ренуару, мучительно больному и стареющему, срочно нужна была натурщица-блондинка для новой картины. Мадам Алин Ренуар вышла из дома, села в трамвай до Ниццы и пришла прямо в Академию живописи искать мужу блондинку. На этом же трамвае Андре Гесслинг, Дедэ, как ее тогда все называли, каждое утро будет приезжать в дом Ренуаров и позировать для „Купальщиц“…»

У Ренуара всегда были личные секреты, о которых никто не знал. Но и Алина прекрасно умела хранить тайны: уже несколько лет она страдала диабетом. Переживания за детей только усугубили болезнь, и весной 1915 года она призналась мужу, что уже несколько лет лечится втайне ото всех. Не успел Ренуар отойти от этой печальной новости, как семья получила письмо: Жан лежит в госпитале, у него раздроблена шейка бедра. Когда Алина примчалась к сыну, его как раз готовили к ампутации. По настоянию матери новый врач пересмотрел лечение, и ногу удалось сохранить.

Алина вернулась в Кань и слегла — силы ее были на исходе. По настоянию врачей больную перевезли в Ниццу, но уже в июне стало ясно, что все усилия напрасны. 27 июня 1915 года мадам Ренуар скончалась. Ее прах поместили в склеп семьи Румье-Фаро, у которых Ренуары арендовали квартиру.

«Дорогой Дюран-Рюэль, моя жена, будучи уже больной, вернулась из Жерардмера совершенно разбитой. Она так и не оправилась. Вчера она скончалась, по счастью так этого и не осознав. Ваш старый друг Ренуар» — вот одно из немногих упоминаний художника о смерти Алины. Он не лил слез, не предавался скорби и траура не соблюдал. Лишь через семь лет, уже после смерти самого Ренуара, прах Алины перевезли в Эссуа и захоронили на местном кладбище, неподалеку от могилы мужа.

После смерти Алины Ренуар прожил еще 4 года. Он наслаждался каждым отпущенным ему днем и был полон счастья, которое изливалось на его картины полноводной рекой. Прекрасные женщины, роскошные цветы, торжество жизни и плодородия — Ренуар до последней минуты оставался верен своему взгляду на мир, на личное понимание гармонии.

Ни прогрессирующая болезнь, ни студеные, ненавистные ему зимы — ничто его не могло остановить. Перемещаясь между Парижем, Канем и Эссуа, он постоянно писал картины, участвовал в столичной художественно жизни, снова увлекся скульптурой и учил младшего сына Клода гончарному делу.

В свою последнюю зиму, невыносимо страдая от ревматизма, он написал уменьшенную копию картины «Материнство» с его Алиной — Пьер Огюст Ренуар работал до последнего дня, и до последнего дня его живопись была яркой и жизнеутверждающей. Он ушел из жизни в ночь со 2 на 3 декабря 1919 года.

Таких удивительных портретов вы еще не видели!

Нью-йоркский художник Майкл Мэйпс (Michael Mapes) создает деконструированные портреты, которые являются частично коллажем, частично скульптурой и полностью креативными. Он использует фотографии и обрывки повседневных предметов, таких как стеклянные флаконы, булавки от насекомых и высушенные зерна, для создания сложных произведений искусства.

Его тщательно проработанные портреты позволяют заглянуть в душу художника – нет двух одинаковых, поскольку Мэйпс привносит что-то особенное в каждую свою работу.

В апреле прошлого года свой 90-летний юбилей отметил самый известный из ныне живущих художников Латинской Америки — колумбиец Фернандо Ботеро. В этом году «отцу» узнаваемых во всём мире толстяков исполнился 91, но, несмотря на почтенный возраст и прочное финансовое положение, он до сих пор работает, причём — стоя. Вот несколько фактов о человеке, которого называют «главным ориентиром колумбийского и латиноамериканского искусства».

Фернандо Ботеро родился в Медельине 19 апреля 1932 года и в детстве мечтал стать тореадором. Когда мальчику было всего 4 года, его отец скончался от сердечного приступа. Мать-швея осталась одна с тремя сыновьями на руках. Семье помогал дядя Фернандо, но средств всё равно категорически не хватало. К тому же дети воспитывались в строгих католических традициях, и Ботеро был лишён возможности посещать музеи или познакомиться с современным искусством. Зато мальчик часто бывал в костёлах, где видел работы средневековых мастеров.

В 12-летнем возрасте он несколько месяцев посещал школу матадоров, но спустя три года решил податься в художники, чем шокировал свою консервативную семью. Тем не менее, страсть к корриде у него осталась и вылилась в серию картин.

Ботеро устроился работать иллюстратором в газету «Эль Колумбиано» и решил всё же завершить среднее образование. И рисовал... Правда, своим творчеством он настроил против себя консервативные круги – из школы его исключили. Образование он вынужден был завершать в лицее Университета Антиокии и потратил на это всё заработанное. В ту пору Фернандо заинтересовался творчеством Пикассо, и мотивы великого мастера, несомненно, присутствуют в его картинах.

Карьера Ботеро пошла в гору 1958 году, когда он получил главный приз на Salón nacional de artistas в Боготе. С тех пор один из самых востребованных современных художников, пожалуй, единственный в мире, чьи работы можно было увидеть на известных проспектах и площадях мира. Среди них Елисейские поля в Париже, Гранд-авеню в Нью-Йорке, Рамбла дель Раваль в Барселоне, Торговая площадь в Лиссабоне, площадь Синьории во Флоренции и многие другие.

Свой оригинальный стиль Ботеро «нашёл» во второй половине 1950-х годов, когда во время написания «Натюрморта с мандолиной» инструмент вдруг приобрёл гротескные размеры. До этого художник изображал в основном мужчин и лошадей. Его картины были стилистически настолько разнообразны, что зрители могли принять их за работы разных художников. Нынешний же стиль Ботеро не меняется годами: невозможно сказать, была работа выполнена недавно или лет 20 назад.

Ботеро настаивает, что его персонажи не жирные, а «объёмные». «Я не рисую полных женщин. Никто не верит мне, но это правда. То, что я рисую — объёмно. Когда я пишу натюрморт, я также делаю его объёмным. То же самое касается животных и пейзажей, — сказал он. — Кого бы я ни писал — женщину, мужчину, собаку или лошадь, — я всегда делаю это с идеей объёма, а не потому что одержим толстяками».

По словам Ботеро, все его три жены были худыми. Нынешняя супруга, скульптор из Греции София Вари, по его утверждению, весит всего 55 килограммов. От предыдущих жён у художника четверо детей: трое от бывшего министра культуры Колумбии Глории Сеа и сын от второй, Сесилии Самбрано.

Самым важным элементом в своей студии Ботеро считает свет, который непременно должен падать с севера. Художник также использует в живописи все традиционные материалы — масло, акварель, пастель и так далее, за исключением акрила. «Мысль о том, что это — пластик, меня не привлекает», — пояснил он.

Фернандо Ботеро коллекционировал работы своих коллег, однако позже передал всё собрание в дар Колумбии, и оно стало основой для музея его имени в Боготе. После этого художник перестал покупать произведения искусства. Кроме того, Ботеро пожертвовал государственным учреждениям более 400 собственных картин. Впервые это произошло в 1978 году, когда Музей Антиохии в Медельине выразил желание приобрести одну из его работ.

Единственное произведение, которым Фернандо Ботеро, по его словам, хотел бы владеть, это «Крещение Христа» Пьеро делла Франческа. Картина находится в коллекции Национальной галереи в Лондоне. На вопрос, на что бы художник пошёл, чтобы получить это полотно, он ответил коротко: «Украл бы».

Наибольшее впечатление на Ботеро во время путешествия в Испанию произвели картины Веласкеса и Гойи. Он также сделал несколько пародий на известные полотна европейских художников: Леонардо да Винчи, Ван Гога, Рафаэля, Жана Огюста Доминика Энгра и других.

При этом Ботеро в своём творчестве обращается и к тёмным сторонам жизни. Например, к теме войны наркокланов на своей родине и издевательствам над заключёнными в тюрьме Абу-Грейб в Ираке.

По мировой популярности Фернандо Ботеро соперничает со своим соотечественником — писателем Габриэлем Гарсия Маркесом. Он один из самых богатых художников мира. Считается одним из немногих живописцев, кто ещё при жизни смог извлечь выгоду из своего огромного успеха в искусстве. Владеет домами в Монако, Италии, Греции, Колумбии и Франции, где ныне живёт.

В те времена, когда о собственной фотосессии придворные дамы могли только мечтать, объектом вожделения каждой уважающей себя аристократки был красиво написанный портрет. Выгодно подчеркнуть достоинства и умело скрыть недостатки, передав все очарование дамы, было по силам далеко не каждому живописцу. Одним из тех, кому это мастерски удавалось, был Франц Ксавер Винтерхальтер (Franz Xaver Winterhalter) — талантливый художник, чьи полотна и по сей день восхищают неповторимой магией и красотой.

Варвара Дмитриевна Римская-Корсакова, 1864 год

Наверняка почти каждый хоть раз в жизни видел репродукции или оригиналы прекрасных портретов особ благородных кровей XIX века, расположенные в Эрмитаже и других не менее известных музеях и галереях Европы. Их всех объединяет одно: отсутствие недостатков. Именно эта манера исполнения сделала Винтерхальтера самым востребованным придворным портретистом.

Принцесса Виктория, 1867 год

После того как в 1835 году Винтерхальтер нарисовал портрет великого князя Леопольда Бадена, он был назначен его придворным художником. С этого портрета началась его международная карьера. Королевские и аристократические семьи Англии, Франции, Бельгии, России старались заказывать свои портреты только у него.

Императрица Мария Александровна, 1857 год

Несмотря на огромную популярность и востребованность, этот художник так и не был принят в элиту знаменитых живописцев своего времени. Коллеги считали работы Винтерхальтера уж слишком слащавыми и намеренно приукрашивающими реальные лица и пропорции заказчиц.

Графиня Варвара Алексеевна Мусина-Пушкина, 1857 год

Оттачивая свое мастерство из года в год, Винтерхальтер мог идеально написать образ заказчицы, сгладив недостатки, но при Источник статьи журнал Новости в фотографиях, у которого все копируют контент - BigPicture.ru этом сохранив невероятную схожесть с оригиналом. Он не оставлял без внимания и туалеты дам. Роскошь бархата, атласа, драгоценных камней — все это идеально передано на холсте.

Екатерина Браницкая, графиня Потоцкая, 1854 год

Франц Ксавер Винтерхальтер навсегда останется великим мастером парадного портрета. На сегодняшний день мастерство художника уже ни у кого не вызывает сомнений, а его умение правильно расставить акценты на достоинствах внешности и запечатлеть на полотне удивительную красоту может только восхищать.

Море и Айвазовский вот уже полтора века — синонимы. Говорим «Айвазовский» — представляем море, а увидев морской закат или шторм, парусник или пенящийся прибой, штиль или морской бриз, произносим: «Чистый Айвазовский!» Не узнать Айвазовского — трудно. Но сегодня мы покажем вам Айвазовского редкого и малоизвестного. Айвазовского неожиданного и непривычного. Айвазовского, которого вы, возможно, даже не сразу узнаете. Короче, Айвазовского без моря!

Это — графические автопортреты Айвазовского. Пожалуй, тут он неузнаваем. И больше похож не на собственные живописные изображения (см. ниже), а на доброго своего приятеля, вместе с которым в молодости колесил по Италии, — Николая Васильевича Гоголя. Автопортрет слева — ни дать ни взять Гоголь, сочиняющий «Мёртвые души» за заваленным черновиками столом!

Еще занятнее — автопортрет справа. Почему не с палитрой и кистями, а со скрипкой? Потому что скрипка много лет была Айвазовскому верной подругой. Никто не помнил, кто подарил её 10-летнему Ованнесу, мальчику из многодетной и бедной семьи армянских переселенцев в Феодосии. Разумеется, нанять учителя родителям было не по карману. Но это и не понадобилось. Ованнеса выучили играть странствующие музыканты на феодосийском базаре. Слух у него оказался великолепный. Айвазовский мог подобрать по слуху любой напев, любую мелодию.

Скрипку начинающий художник привёз с собой в Петербург. Играл «для души». Нередко в гостях, когда Ованнес завёл полезные знакомства и начал бывать в свете, его просили сыграть на скрипке. Обладая покладистым характером, играть Айвазовский никогда не отказывался. В биографии композитора Михаила Глинки, написанной Всеволодом Успенским, есть такой фрагмент: «Однажды у Кукольника Глинка встретился с учеником Академии Художеств Айвазовским. Он мастерски пел дикую крымскую песню, сидя по-татарски на полу, раскачиваясь и придерживая у подбородка скрипку. Татарские напевы Айвазовского очень понравились Глинке, его воображение с юности привлекал восток… Два напева вошли со временем в лезгинку, а третий — в сцену Ратмира в третьем акте оперы «Руслан и Людмила».

Скрипку Айвазовский будет брать с собой всюду. На кораблях Балтийской эскадры его игра развлекала матросов, скрипка пела им о тёплых морях и лучшей жизни. В Петербурге, впервые увидев свою будущую жену Юлию Гревс на светском приёме (она была всего лишь гувернанткой хозяйских малышей), Айвазовский не решился представиться — вместо этого он снова возьмёт в руки скрипку и затянет серенаду на итальянском.

Интересный вопрос — почему на рисунке Айвазовский не упирает скрипку в подбородок, а держит её наподобие виолончели? Биограф Юлия Андреева объясняет эту особенность так: «по многочисленным свидетельствам современников, скрипку он держал на восточный манер, уперев ее в левое колено. Таким образом, он мог одновременно играть и петь».

А этот автопортрет Айвазовского приведём просто для сравнения: в отличие от не столь широко известных предыдущих, читателю он наверняка знаком. Но если на первых Айвазовский напомнил нам Гоголя, то на этом, с холёными бакенбардами — Пушкина. Кстати, именно такого мнения была и Наталья Николаевна, жена поэта. Когда чете Пушкиных на выставке в Академии художеств представили Айвазовского, Наталья Николаевна любезно заметила, что художник своим обликом очень напоминает ей портреты молодого Александра Сергеевича.

При первой (а если отбросить легенды — то и единственной) встрече Пушкин задал Айвазовскому два вопроса. Первый — для ситуации знакомства более чем предсказуемый: откуда художник родом? А вот второй — неожиданный и даже несколько фамильярный. Пушкин спросил Айвазовского, не мёрзнет ли он, южный человек, в Петербурге?

Знал бы Пушкин, насколько оказался прав! Все зимы в Академии художеств юный Ованнес и вправду ужасно, просто катастрофически мёрз.

По холлам и классам гуляют сквозняки, преподаватели кутают в пуховые платки спины. У 16-летнего Ованнеса Айвазовского, принятого в класс профессора Максима Воробьёва, от холода немеют резвые пальцы. Он зябнет, кутается в совсем не греющую, испачканную краской куртку, всё время кашляет.

Особенно трудно по ночам. Траченное молью одеяло не позволяет согреться. Все члены сковывает озноб, зуб не попадает на зуб, отчего-то особенно мёрзнут уши. Когда холод не даёт уснуть, студент Айвазовский вспоминает Феодосию и тёплое море.

Штаб-лекарь Оверлах строчит президенту Академии Оленину рапорты о неудовлетворительном здоровье Ованнеса: «Академист Айвазовский, быв переведен несколько лет пред сим в Санкт-Петербург из южного края России и именно из Крыма, с самого пребывания его здесь всегда чувствовал себя нездоровым и многократно уже пользуем был мною в академическом лазарете, страдая, как прежде сего, так и ныне, грудною болью, сухим кашлем, одышкою при восхождении по лестницам и сильным биением сердца».

Не потому ли и «Переправа через Неву», редкий для творчества Айвазовского петербургский пейзаж, выглядит так, что зубы сводит от воображаемого холода? Он написан в 1877-м, Академия давным-давно позади, а ощущение пронизывающей стужи Северной Пальмиры — осталось. Вздыбились гигантские льдины на Неве. Сквозь холодные мглистые краски пурпурного неба проступает Адмиралтейская игла. Холодно крошечным людям в повозке. Зябко, тревожно — но и весело. И кажется, так много нового, неизвестного, интересного — там, впереди, за пеленой заиндевевшего воздуха.

Государственный Русский музей (Санкт-Петербург) бережно хранит эскиз Айвазовского «Предательство Иуды». Он выполнен на серой бумаге белилами и итальянским карандашом.

В 1834-м Айвазовский готовил картину на библейскую тему по заданию Академии. Ованнес был по натуре довольно скрытен, любил работать в одиночестве и совершенно не постигал, как это его кумир Карл Брюллов в состоянии писать при любом скоплении народа. Айвазовский, напротив, для работы предпочитал уединение, поэтому когда предъявил товарищам по академии «Предательство Иуды», оно оказалось для них полной неожиданностью. Многие просто не могли поверить, что 17-летний провинциал всего лишь на втором году обучения способен на такое.

И тогда его недоброжелатели придумали объяснение. Ведь пропадает же Айвазовский всё время у коллекционера и мецената Алексея Романовича Томилова? А у того в собрании и Брюллов есть, и Пуссен, и Рембрандт, и мало ли еще кто! Наверняка хитромудрый Ованнес просто скопировал там картину какого-нибудь малоизвестного в России европейского мастера и выдал за свою!

К счастью для Айвазовского, президент Академии художеств Алексей Николаевич Оленин оказался о «Предательстве Иуды» другого мнения. Оленина настолько впечатлило мастерство Ованнеса, что он удостоил его высокой милости — пригласил погостить у него в усадьбе Приютино, где бывали Пушкин и Крылов, Боровиковский и Венецианов, Кипренский и братья Брюлловы. Честь для начинающего академиста неслыханная!

К 1845-му году 27-летнему Айвазовскому, чьи морские пейзажи уже гремят по всей Европе от Амстердама до Рима, отдают дань уважения и в России. Он получает «Анну на шею» (орден св. Анны 3-й степени), звание академика, 1500 десятин земли в Крыму в 99-летнее пользование и, может быть, главное — официальный военно-морской мундир! Морское министерство за заслуги перед Отечеством назначает Айвазовского первым живописцем Главного Морского штаба. Теперь Айвазовского обязаны пропускать во все русские порты и на все корабли, куда бы только он ни пожелал попасть. А весной 1845-го года по настоянию великого князя Константина Николаевича художника включили в состав морской экспедиции адмирала Литке в Турцию и Малую Азию.

К тому моменту Айвазовский уже исколесил всю Европу (в его заграничном паспорте больше 135-ти виз и таможенники устали доклеивать туда новые страницы), но на землях османов еще не бывал. Впервые он видит Хиос и Патмос, Самос и Родос, Синоп и Смирну, Анатолию и Левант. А больше всего его впечатлил Константинополь: «Вояж мой, — писал Айвазовский, — с его императорским высочеством Константином Николаевичем был чрезвычайно приятный и интересный, везде я успел набросать этюды для картин, особенно в Константинополе, от которого я в восхищении. Вероятно, нет ничего в мире величественнее этого города, там забывается и Неаполь, и Венеция».

"Кофейня у мечети Ортакей" — один из константинопольских видов, написанных Айвазовским после этой первой поездки. Вообще, отношения Айвазовского с Турцией — долгая и непростая история. Он будет посещать Турцию ещё не раз. Художника очень ценили турецкие правители: в 1856-м султан Абдул-Меджид I отметил его орденом «Нитшан Али» 4-й степени, в 1881-м султан Абдул-Хамид II — алмазной медалью. Но между этими наградами была и русско-турецкая война 1877-го года, во время которой снарядом был частично разрушен дом Айвазовского в Феодосии. Однако знаменательно, что мирный договор между Турцией и Россией подписывался в зале, украшенном картинами Айвазовского. Бывая в Турции, Айвазовский особенно тепло общался с живущими в Турции армянами, те уважительно звали его «Айваз-эфенди». А когда в 1890-е годы турецкий султан учинит чудовищную резню, в которой погибнут тысячи армян, Айвазовский демонстративно швырнёт османские награды в море, сказав, что-то же самое советует сделать султану с его картинами.

«Кофейня у мечети Ортакей» Айвазовского — идеальный образ Турции. Идеальный — потому что мирный. Расслабленно восседая на расшитых подушках и погрузившись в созерцание, турки пьют кофе, вдыхают кальянный дым, внимают ненавязчивым мелодиям. Струится расплавленный воздух. Время протекает меж пальцев, как песок. Никто никуда не спешит — незачем спешить: всё, нужное для полноты бытия, уже сосредоточено в настоящем моменте.

Нельзя сказать, что Айвазовский в пейзаже «Ветряные мельницы в украинской степи…» неузнаваем. Пшеничное поле в закатных лучах — почти как зыблющаяся поверхность моря, а мельницы — те же фрегаты: у одних ветер надувает паруса, у других — вращает лопасти.

Возможно он написал эту картину, когда перевёз свою семью из Феодосии в Харьков? 1853-м году Турция объявила войну России, в марте 1854-го к ней присоединились Англия и Франция — началась Крымская война. В сентябре неприятель был уже в Ялте. Айвазовскому нужно было срочно спасать родных — жену, 4-х дочек, старую мать. «С душевным прискорбием, — сообщал художник одному из корреспондентов, — мы должны были выехать из милого нашего Крыма, оставив все свое состояние, приобретенное своими трудами в продолжение пятнадцати лет. Кроме своего семейства, матушки 70 лет, должен был взять с собой и всех родных, мы и остановились в Харькове, как ближайшем городе к югу и недорогом для скромной жизни».

Биограф пишет, что и на новом месте жена Айвазовского Юлия Гревс, до этого активно помогавшая мужу в Крыму в его археологических раскопках и этнографических изысканиях, «пыталась увлечь Айвазовского археологией или сценами украинского быта». Ведь Юлия так хотела, чтобы муж и отец оставался с семьёй подольше. Не вышло: Айвазовский помчался в осаждённый Севастополь. Несколько дней под бомбардировками он с натуры писал морские бои, и лишь специальный приказ вице-адмирала Корнилова вынудил бесстрашного художника оставить театр военных действий.

Тем не менее, в наследии Айвазовского довольно много этнографически-жанровых сценок и украинских пейзажей: «Чумаки на отдыхе», «Свадьба на Украине», «Возращение со свадьбы» и другие.

Портретов Айвазовский оставил сравнительно мало. Но вот этого господина он писал не раз. Впрочем, и неудивительно: Александра Ивановича Казначеева художник считал «вторым отцом».

Когда Айвазовский был еще мал, Казначеев служил феодосийским градоначальником. В конце 1820-х годов ему всё чаще стали поступать жалобы: в городе кто-то шалит — разрисовывает заборы и беленые извёсткой стены домов. Градоначальник поехал осмотреть художества. На стенах красовались фигуры солдат, моряков и силуэты кораблей, наведённые самоварным углем, — нужно сказать, весьма и весьма правдоподобные. Через некоторое время городской архитектор Кох сообщил Казначееву, что вычислил автора этих «граффити». Это был 11-летний Ованнес, сын базарного старосты Геворка Гайвазовского. «Рисуешь ты прекрасно, — согласился, встретившись с „преступником“, Казначеев — но почему на чужих заборах?!» Впрочем, он сходу понял: Айвазовские так бедствуют, что не могут купить сыну принадлежности для рисования. И Казначеев сделала это сам: вместо наказания он подарил Ованнесу стопку хорошей бумаги и ящик красок.

Ованнес стал бывать в доме градоначальника, подружился с его сыном Сашей. И когда в 1830-м году Казначеев стал губернатором Таврии, он забрал Айвазовского, превратившегося в члена семьи, в Симферополь, чтобы там мальчик мог выучиться в гимназии, а еще три года спустя приложил все усилия, чтобы Ованнеса зачислили в Императорскую Академию художеств.

Когда выросший и прославившийся Айвазовский навсегда вернётся жить в Крым, он будет поддерживать дружеские отношения с Александром Ивановичем. И даже в каком-то смысле станет подражать своему «названному отцу», усиленно опекая бедных и обездоленных и основав «Общую мастерскую» — художественную школу для местной талантливой молодёжи. А еще Айвазовский по собственноручному проекту и за личные средства возведёт в честь Казначеева в Феодосии фонтан.

17 ноября 1869 года был открыт для судоходства Суэцкий канал. Проложенный через египетские пустыни, он соединил Средиземное и Красное моря и стал условной границей между Африкой и Евразией. Пропустить такое событие любознательный и всё еще жадный до впечатлений 52-летний Айвазовский не мог! Он приехал в Египет в составе русской делегации и стал первым в мире маринистом, написавшим Суэцкий канал.

«Те картины, в которых главная сила — свет солнца… надо считать лучшими», был всегда убеждён Айвазовский. А как раз солнца-то в Египте было в избытке — только работай. Пальмы, пески, пирамиды, верблюды, далёкие пустынные горизонты и «Караван в оазисе» — всё это осталось на картинах Айвазовского (1, 2). А еще художник оставил занятные воспоминания о первой встрече русской песни и египетской пустыни:

«Когда русский пароход входил в Суэцкий канал, шедший впереди его пароход французский сел на мель, и пловцы принуждены были переждать, покуда тот снимется. Эта остановка длилась часов пять.

Была прекрасная лунная ночь, придававшая какую-то величавую красоту пустынным берегам древней страны фараонов, отторгнутой каналом от азиатского берега.

Чтобы сократить время, пассажиры русского парохода устроили импровизированный вокальный концерт: г-жа Киреева, обладая прекрасным голосом, приняла на себя обязанности запевалы, стройный хор подхватывал…

И вот на берегах Египта зазвучала песня о „матушке Волге“, о „тёмном лесе“, о „чистом поле“ и понеслась по волнам, осеребрённым луною, ярко светившей на рубеже двух частей света…»

Возможно, кому-то из читателей будет в новинку узнать, что Иван Константинович Айвазовский был истинным ревнителем Армянской апостольской церкви, одной из древнейших, кстати, христианских церквей. Армянская христианская община была и в Феодосии, а Синод располагался в «сердце Армении» — городе Эчмиадзине.

Старший брат Айвазовского Саргис (Габриэл) стал монахом, потом архиепископом и выдающимся армянским просветителем. Для самого же художника его религиозная принадлежность отнюдь не была пустой формальностью. О самых важных событиях своей жизни (например, о свадьбе) он ставил в известность Эчмиадзинский Синод: «Женился 15 августа 1848 года на Джулии, дочери Якова Гревса, англичанина-лютеранина, однако венчался в армянской церкви и с условием, что дети мои от этого брака тоже будут крещены в армянской святой купели».

Когда семейная жизнь разладится, Айвазовскому придётся там же испрашивать позволения на расторжение брака…

В 1895-и году в Феодосию к Айвазовскому приезжает высокий гость — каталикос Хримян, глава Армянской церкви. Айвазовский возил его в Старый Крым, где на месте разрушенных церквей он возвёл новую и даже написал для неё алтарный образ. На торжественном обеде на 300 человек в Феодосии католикос пообещал художнику: «Я, Хримян Айрик, в одной руке — крест, в другой — Библия, буду молиться за тебя и за мой бедный армянский народ». В этом же году вдохновленный Айвазовский напишет картину «Католикос Хримян в окрестностях Эчмиадзина».

Через 5 лет 82-летнего Айвазовского не станет. Его могилу на подворье древнего храма украшает надпись на армянском языке: «Рождённый смертным, оставил по себе бессмертную память».

Было бы несправедливо по отношению к читателю окончить наш рассказ о картинах Айвазовского, где отсутствует море, фактом смерти художника. Тем более, затронув многие важные биографические вехи, мы так и не поговорили о любви.

Когда Айвазовскому было ни много ни мало 65 лет, он влюбился. Причём влюбился совсем по-мальчишески — с первого взгляда и в обстоятельствах, меньше всего располагавших к романтике. Он ехал в экипаже по улицам Феодосии и пересёкся с похоронной процессией, в составе которой шла затянутая в чёрное молодая прекрасная женщина. Художник считал, что в родной Феодосии всех знает по именам, но её он, как будто, видел впервые и даже не догадывался, кем она приходится покойному — дочкой, сестрой, женой. Навёл справки: оказалось — вдовой. 25 лет. Зовут Анна Саркизова, в девичестве Бурназян.

Покойный муж оставил Анне имение с дивным садом и великим богатством для Крыма — источником с пресной водой. Вполне состоятельная, самодостаточная женщина, к тому же на 40 лет моложе Айвазовского… Но когда художник, трепеща и не веря в возможное счастье, сделал ей предложение, Саркизова приняла его.

Год спустя Айвазовский признавался другу в письме: «Минувшим летом я вступил в брак с одной госпожой, вдовой-армянкой. Ранее с нею знаком не был, да вот о добром ее имени слышал премного. Жить теперь мне стало спокойно и счастливо. С первой женой уже 20 лет не живу и не вижусь с нею вот уже 14 лет. Пять лет тому назад Эчмиадзинский синод и католикос разрешили мне развод… Только вот очень страшился связать свою жизнь с женщиной другой нации, дабы слёз не лить. Сие случилось Божьей милостью, и я сердечно благодарствую за поздравления».

17 лет они проживут в любви и согласии. Как и в юности, Айвазовский будет много и невероятно продуктивно писать. И еще он успеет показать любимой океан: на 10-м году брака они поплывут в Америку (через Париж) и, по легенде, эта красивая пара часто будет единственными людьми на корабле, не подверженными морской болезни. Пока большинство, укрывшись в каютах, пережидало качку и шторм, Айвазовский и Анна безмятежно любовались морскими просторами.

После смерти Айвазовского Анна более чем на 40 лет (а доживёт она до 88-ми) станет добровольной затворницей: ни гостей, ни интервью, ни, тем более, попыток устроить личную жизнь. Есть что-то волевое и одновременно загадочное во взгляде женщины, чьё лицо наполовину скрывает газовая вуаль, так похожая на полупрозрачную поверхность воды с морских пейзажей её великого мужа, Ивана Айвазовского.

Автор: Анна Вчерашняя